обращается онъ къ поэтамъ. И тѣмъ не менѣе это прозрѣніе остается у него на дѣлѣ и въ словѣ только слѣдствіемъ поэтическаго полета: истина ему открывается только на вершинахъ эстетическаго восторга, которыхъ онъ притомъ для нея не покидаетъ и не для нея достигаетъ. Онъ къ ней приближается своимъ путемъ, непостижимымъ для точнаго мыслителя и между тѣмъ ему глубоко родственнымъ. Въ результатахъ поэтъ и мыслитель сходятся; они только приходятъ различными дорогами. Мыслитель обосновываетъ истину на посылкахъ и предпосылкахъ; художникъ удостовѣряетъ ее красотою выводовъ. Философъ выводитъ явленіе изъ долгихъ вычисленій, изъ сочетаній законовъ, опредѣленій и теоремъ; поэтъ—самое явленіе. Въ одномъ изъ замѣчательнѣйшихъ своихъ стихотвореній Фетъ прямо сопоставляетъ безгласнаго со всѣмъ своимъ глубокомысліемъ мудреца и все на свѣтѣ могущаго въ полной наивности выразить поэта:
Какъ бѣденъ нашъ языкъ: хочу—и не могу!..
Не передать того ни другу, ни врагу,
Что буйствуетъ въ груди прозрачною волною!
Напрасно вѣчное томленіе сердецъ,
И клонитъ голову маститую мудрецъ
Предъ этой ложью роковою.
Лишь у тебя, поэтъ, крылатый слова звукъ
Хватаетъ на лету п закрѣпляетъ вдругъ
И темный бредъ души, и травъ неясный запахъ;
Такъ, для безбрежнаго покинувъ скудный долъ.
Летитъ за облака Юпитера орелъ,
Снопъ молніи неся мгновенный въ вѣрныхъ лапахъ (I, 69).
Потому-то и можетъ истинный философъ углубиться въ
