ваетъ глаза. Даже попытки въ антологическомъ родѣ нимало не противорѣчатъ общему отъ нея духовно-цѣломудренному и чистому впечатлѣнію. Ея вдохновенія — это дѣйствительно какія-то порыванья безплотнаго духа:
И въ сердцѣ, какъ плѣнная птица,
Томится безкрылая пѣсня (I, 70),
выражался поэтъ о своихъ поэтическихъ концепціяхъ,—или даже еще ярче и воздушнѣе:
Налету весеннихъ порывовъ подвластный,
Дохнулъ я струею и чистой, и страстной,
У плѣннаго ангела съ вѣющихъ крылъ (II, 42).
Фетъ въ своей поэзіи почти не знаетъ дѣйствій: онъ весь живетъ въ восторженныхъ порывахъ духа, въ сосредоточенныхъ созерцаніяхъ. Всѣ наслажденія неожиданно вспыхивающихъ мыслей, всѣ радости намековъ, отъ которыхъ напряженно мыслящему духу внезапно открываются необозримыя дали желанной истины, все счастье открытія, проникновенія—это высшее счастье мыслителя—находимъ мы воплощенными въ изумительныхъ лирическихъ миніатюрахъ Фета. Такіе стихи, какъ напримѣръ: «Я — лучъ твой, летящій далеко» (I, 63), «Напрасно мыслью жадной ты думы вѣчной догоняешь тѣнь» (I, 427), «Былое стремленье—далеко, какъ отблескъ вечерній» (II, 82), «Крылья растутъ у какихъ-то воздушныхъ стремленій» (I, 377), «Съ лучемъ, просящимся во тьму» (II, 95), «Какъ будто изъ дѣйствительности чудной уносишься въ волшебную безбрежность» (I, 331), «Выше, выше плыву серебристымъ путемъ я, какъ шаткая тѣнь за крыломъ» (II, 96), «Еще темнѣе мракъ жизни все-
