лась торговля, и тутъ подлинно—всѣ загуляли. Крестьяне изъ ближнихъ и дальнихъ селеній пріѣзжали въ лагерь повидаться съ оставшимися въ живыхъ родственниками и земляками; даже крестьянки толпами ежедневно приходили съ гостинцами въ полки, отыскивать мужей, сыновей, братьевъ. Я видѣлъ такихъ прихожанокъ, одушевленныхъ воинскимъ патріотизмомъ, которыя говорили: «Только дай намъ, батюшко, пики, то и мы пойдемъ на Француза»… Казалось, вся Россія сходилась душою въ Тарутинскомъ лагерѣ, и кто былъ истинный сынъ отечества, тотъ изъ самыхъ отдаленныхъ предѣловъ стремился, если не самъ собою, то сердцемъ и мыслію, къ Тарутинскому лагерю, жертвуя послѣднимъ достояніемъ. Все драгоцѣннѣйшее для цѣлой Имперіи вмѣщалось въ тѣсномъ пространствѣ этого лагеря—послѣднія усилія Россіи. Въ воинской прозорливости полководца заключалась послѣдняя надежда погибающаго отечества. Еще никто изъ вождей Русскихъ не былъ столь важенъ и великъ въ виду всей націи, какъ въ то время Князь Кутузовъ. На него устремлялись взоры цѣлой Россіи; отъ исполненія его плановъ зависѣла участь Имперіи. Но Князь былъ коренной сынъ Россіи, вскормленный ея сосцами, и
