лѣнъ были вовсе отморожены, однако несчастный двигался на нихъ, какъ на колодкахъ, и еще могъ сказать: дайте хлѣба!… Солдаты останавливались смотрѣть на него, и съ содроганіемъ подавали ему сухарей.
Случалось намъ по дорогѣ заходить въ корчму, и что-же въ ней?—ужасное зрѣлище!—Посрединѣ курился огонекъ, а около него, вокругъ по всему полу, лежали одинъ на другомъ замерзлые Французы; ближайшіе къ огоньку еще шевелились, а прочіе всѣ, въ искривленномъ положеніи, съ обезображенными лицами, оставались какъ окаменѣлые.
Таковы были бѣдствія, постигшія великую армію Наполеона; бѣдствія, превосходящія самое вѣроятіе!
И мы въ исходѣ Ноября стали чувствовать жестокость зимы, на пути отъ Минска къ Вильнѣ. Солдаты наши также были почернѣлы и укутаны въ тряпки; иные одѣты въ полушубки, или въ тулупы; кто въ кеньгахъ, кто въ валенкахъ и въ мѣховыхъ шапкахъ, такъ, что, отложивъ оружіе, не походили на солдатъ. Офицеры не лучше были одѣты. Я самъ едва могъ уцѣлѣть отъ мороза подъ нагольнымъ тулупомъ и въ двойныхъ валенкахъ, укутавши голову большимъ плат-
