лась ужасною: мы коснулись отечественной собственности; окружающіе предметы, въ болѣзненномъ состояніи моемъ, приводили меня въ глубокое уныніе; мрачныя мысли кружили голову; я бредилъ о предательствѣ, объ измѣнникахъ, о страшномъ Наполеонѣ, который дѣйствительно въ умѣ, распаленномъ горячкою, представлялся какимъ-то сверхъестественнымъ существомъ подъ покровительствомъ адскихъ силъ. Мнѣ мерещились красные Гусары въ медвѣжьихъ шапкахъ, скачущіе прямо на меня съ обнаженными саблями; мерещились тощіе и загорѣлые Итальянскіе стрѣлки, пробирающіеся, какъ гіены, между кустами, и цѣлящіе въ меня смертоноснымъ оружіемъ.... Такъ всѣ предметы прошедшихъ ужасовъ представлялись теперь гораздо живѣе; я закрывался руками, чтобы не видѣть этихъ призраковъ, и съ содроганіемъ воображалъ гибель Россіи. Въ жару горячки, я нѣсколько дней не могъ дѣлать никакихъ наблюденій.
20-го Іюля, всѣ Корпусы подошли къ Смоленску, съ правой стороны Днѣпра, и расположились въ боевомъ порядкѣ, на возвышенной равнинѣ въ виду города, лицемъ къ Порѣчью, предполагая тамъ главныя силы непріятелей.
Раненыхъ велѣно было отправить въ
