На другой день остановились близъ м. Домбра, въ деревнѣ одного помѣщика, называвшагося Смоленскимъ. Самъ хозяинъ былъ вдовъ и страдалъ подагрою; единственное утѣшеніе его составляли двѣ миленькія дочери, отъ осьми до девяти лѣтъ. Онѣ были незастѣнчивы, и съ перваго свиданія познакомились съ нами, забавляя насъ своею дѣтскою откровенностію. Старшая особенно была остра и любезна; она, какъ искусный хиромантикъ, смотрѣла намъ въ ладони, и по чертамъ ихъ предсказывала, кому долго жить и кому скоро умереть. Ладонь моей руки она долго разсматривала, и наконецъ сказала: «О! Панъ бендзешь длуго жиць! Слова малютки-пророчицы врѣзались въ мою память, и если я подлинно буду долго жить, то ея невинное изрѣченіе останется для меня священнымъ пророчествомъ. Самого хозяина мы рѣдко видали; онъ едва могъ выходить за столъ. Между разными извѣстіями объ остаткахъ разбитой Наполеоновой арміи, разсказывалъ онъ намъ, въ какомъ жалостномъ и бѣдственномъ состояніи спѣшили удалиться въ свое отечество полумерзлые, обгорѣлые, оборванные, проголодавшіеся воины Наполеона! Съ какимъ смиреніемъ входили они въ домы, и, притаившись около теплой печи, умаливали хозяина дать
