хлѣба; потомъ жареная баранина съ картофелемъ, и вареный черносливъ. Это было обыкновенное кушанье, которымъ насъ кормили во всей Пруссіи, съ тою только отмѣною, что у иныхъ хозяевъ вмѣсто чернослива подавали иногда яичницу, или блины. Но какъ для насъ, Рускихъ, привыкшихъ къ фундаментальной пищѣ, нѣмецкіе супы и госпитальныя порціи баранины и чернослива были не ощутительными въ желудкѣ, то мы не рѣдко, въ дополненіе такихъ обѣдовъ, требовали отъ удивленныхъ хозяевъ молока, масла, сыру, и своимъ аппетитомъ разстроивали ихъ чуланную экономію. Вмѣсто музыки за обѣдомъ, хозяинъ, перемѣняя тарелки, разсказывалъ намъ анекдоты о Французахъ, бѣжавшихъ изъ Россіи: иной, по его словамъ, былъ безъ носа, другой безъ ушей, третій безъ пальцевъ; всѣ они походили болѣе на нищихъ, а не на тѣхъ гордыхъ завоевателей свѣта, какими казались идучи въ Россію. Нѣмецъ удивлялся, какъ мы, Рускіе, можемъ жить среди столь жестокой зимы своего отечества, а еще болѣе удивлялся, какъ могли мы сберечь отъ мороза свои носы и уши! Чтобы совершенно угостить насъ, доброхотный Нѣмецъ сбѣгалъ въ лавочку, и принесъ стараго, кислаго, какъ уксусъ, рейнвейна. Мы
