"Теперь опять на счетъ зла то же самое. Никто не принимается за дурное пли за то, что ояъ считаетъ дурнымъ, и не свойственно, повидимому, природѣ человѣка, чтобы онъ захотѣлъ бросаться вмѣсто блага на то, въ чемъ онъ видитъ зло; а когда изъ двухъ золъ приходится выбирать одно, то никто вѣдь не беретъ бо́льшаго, когда можно избрать мсныпее?“
Со всѣмъ этимь согласились всѣ.
"А теперь вотъ что. Называете ли вы что нибудь опасеніемъ и боязнью? И назовете ли этими словами то же, что и я? Обращаюсь, Иродикъ, къ тебѣ. Я разумѣю подъ этими словами ожиданіе какого-нибудь зла, опасеніе ли это будетъ по вашему или боязнь“.
Протагоръ и Иппій назвали это опасеніемъ и боязнью, а Иродикъ опасеніемъ, но не боязнью.
"Ну да, это, Иродикъ, все равно; но вотъ что. Если сказанное раньше истинно, то захочетъ ли человѣкъ предпринимать что-нибудь, внушающее ему опасеніе, когда онъ можетъ дѣлать другое, не испытывая этого чувства, или это — скажемъ мы — немыслимо въ виду только что признаннаго нами? А признано нами, во-первыхъ, что опасаться значитъ предвидѣть въ чемъ-нибудь зло, а во-вторыхъ, что зла никто намѣренно не предпринимаетъ и не избираетъ*.
И съ этимъ согласились всѣ.
"Разъ дошли мы до этого положенія (это я сказалъ, обращаясь къ Иппію и Продику), то пусть Цротагоръ отвѣтитъ, на сколько правильно его первоначальное положеніе. Я разумѣю не самое первоначальное. Съ самаго начала онъ утверждалъ, что при существованіи пяти частей доблести ни одна не походитъ на другую, и что каждая изъ нихъ имѣетъ свою особую функцію. Но не это я теперь разумѣю, а то, что онъ сказалъ послѣ. А послѣ онъ сказалъ: Четыре изъ частей доблести какъ нельзя болѣе близки другъ къ другу, а пятая, храбрость, стоитъ особо. Признакъ, — говорилъ онъ, — которымъ въ данномъ случаѣ можно
"Теперь опять на счет зла то же самое. Никто не принимается за дурное пли за то, что ояъ считает дурным, и не свойственно, по-видимому, природе человека, чтобы он захотел бросаться вместо блага на то, в чём он видит зло; а когда из двух зол приходится выбирать одно, то никто ведь не берет бо́льшего, когда можно избрать мсныпее?“
Со всем этимь согласились все.
"А теперь вот что. Называете ли вы что-нибудь опасением и боязнью? И назовете ли этими словами то же, что и я? Обращаюсь, Иродик, к тебе. Я разумею под этими словами ожидание какого-нибудь зла, опасение ли это будет по вашему или боязнь“.
Протагор и Иппий назвали это опасением и боязнью, а Иродик опасением, но не боязнью.
"Ну да, это, Иродик, всё равно; но вот что. Если сказанное раньше истинно, то захочет ли человек предпринимать что-нибудь, внушающее ему опасение, когда он может делать другое, не испытывая этого чувства, или это — скажем мы — немыслимо в виду только что признанного нами? А признано нами, во-первых, что опасаться значит предвидеть в чём-нибудь зло, а во-вторых, что зла никто намеренно не предпринимает и не избирает*.
И с этим согласились все.
"Раз дошли мы до этого положения (это я сказал, обращаясь к Иппию и Продику), то пусть Цротагор ответит, на сколько правильно его первоначальное положение. Я разумею не самое первоначальное. С самого начала он утверждал, что при существовании пяти частей доблести ни одна не походит на другую, и что каждая из них имеет свою особую функцию. Но не это я теперь разумею, а то, что он сказал после. А после он сказал: Четыре из частей доблести как нельзя более близки друг к другу, а пятая, храбрость, стоит особо. Признак, — говорил он, — которым в данном случае можно
