шись съ него, неожиданно очутились у самой станціи. Здѣсь по неширокой долинѣ разсѣяно много отдѣльныхъ поселковъ въ три, четыре юрты каждый; не вдалекѣ пасутся табуны лошадей и стада рогатаго скота, а на высокихъ боковыхъ пригоркахъ, зеленыхъ и такихъ гладенькихъ, какъ будто стриженый газонъ въ паркѣ, пестрѣютъ стада барановъ. Все это послѣ мертвыхъ пустынь радуетъ глазъ.
Наши юрты выставлены отдѣльно въ сторонѣ; но народу собралось много и между монголами были также китайцы; тутъ же стояло много осѣдланныхъ лошадей; въ аулахъ раздавались шумъ, говоръ, и въ одномъ мѣстѣ сердитые крики; это два монгола подрались за какую-то веревку. Неподалеку отъ юртъ я увидалъ въ каменной оградѣ огородъ, засѣянный картофелемъ, и видъ его, послѣ безконечныхъ пространствъ невоздѣланной земли, произвелъ на меня необыкновено пріятное впечатлѣніе. Но какой оригинальный контрастъ: рядомъ съ знакомой теперь читателю громадной пустыней — огородъ сажени въ полторы длины, и въ полтора аршина ширины! Его хозяйка была тутъ, и мы спросили, не продастъ ли она намъ картофелю; но монголка ни за что не соглашалась, потому что, говорила она, законъ запрещаетъ продавать то, что́ еще не созрѣло, и долго стояла на своемъ; однако коварный блескъ новенькаго серебрянаго рубля искусилъ ее и она продала за него и законъ и весь свой картофель, который сейчасъ и повыдергали; клубни его были еще величиною не больше волошскихъ орѣховъ… Итакъ — у насъ свѣжій молодой картофель и этого одного достаточно, чтобъ ознаменовать день въ настоящей однообразной жизни. Впрочемъ нынѣшній день замѣчателенъ во многихъ отношеніяхъ: онъ представляетъ, полное нарушеніе „степныхъ законовъ;“ а именно, сегодня мы во́-время выѣхали; на слѣдующей станціи съ аппетитомъ пообѣдали и напились чаю и потомъ ѣхали бодрыми, веселыми и не голодными, какъ прежде, весь день до вечера.
Дорога шла дальше по холмистой мѣстности; камней встрѣчалось не такъ много, хотя попадались довольно больные и нельзя было не удивляться, какъ никому въ голову не придетъ сбросить ихъ прочь, такъ какъ здѣсь пошла уже не бездорожная степь, которую всю, разумѣется, не расчистишь, а ясный колесный путь, который, правда, расходится мѣстами, напримѣръ, въ долинахъ на десять и болѣе дорогъ, но черезъ пригорки, гдѣ всего чаще попадаются камни, идетъ всегда одна дорога, и съ нея, повидимому, ни одинъ человѣкъ
