Обѣтомь связанный своимъ,
Идетъ онъ, скромный пилигримъ,
Въ одеждѣ инока и босъ,
Въ страну, гдѣ пострадалъ Христосъ.
Свершилъ графъ Робертъ смертный грѣхъ…
И нѣтъ съ тѣхъ поръ ему утѣхъ,
И чуждъ ему веселый пиръ,
И грустенъ радостный турниръ.
Въ его душѣ клеймо одно
Рукой горящей вожжено;
Въ его душѣ одна лишь страсть:
Предъ гробомъ Господа упасть
И вымолить себѣ покой…
Зачѣмъ же въ башнѣ угловой.
Гдѣ думалъ вечеръ отдохнуть,
Онъ медлитъ, позабывъ свой путь?
Графъ Робертъ — молодъ и красивъ.
Въ его кудряхъ стальной отливъ;
Всегда онъ смотритъ словно въ даль;
Но, затаивъ въ себѣ печаль.
Его глаза — какъ два клинка;
Его слова, какъ облака,
Мѣняютъ формы каждый мигъ;
Но ярче и мудрѣе книгъ
Его обдуманная рѣчь.
Сердца разящая, какъ мечъ.
Съ Гертрудой встрѣтясь въ первый разъ,
Не поднялъ Робертъ темныхъ глазъ.
Обетомь связанный своим,
Идет он, скромный пилигрим,
В одежде инока и бос,
В страну, где пострадал Христос.
Свершил граф Роберт смертный грех…
И нет с тех пор ему утех,
И чужд ему веселый пир,
И грустен радостный турнир.
В его душе клеймо одно
Рукой горящей вожжено;
В его душе одна лишь страсть:
Пред гробом Господа упасть
И вымолить себе покой…
Зачем же в башне угловой.
Где думал вечер отдохнуть,
Он медлит, позабыв свой путь?
Граф Роберт — молод и красив.
В его кудрях стальной отлив;
Всегда он смотрит словно в даль;
Но, затаив в себе печаль.
Его глаза — как два клинка;
Его слова, как облака,
Меняют формы каждый миг;
Но ярче и мудрее книг
Его обдуманная речь.
Сердца разящая, как меч.
С Гертрудой встретясь в первый раз,
Не поднял Роберт темных глаз.
