Третій часъ ночи. Супруги Фибровы не спятъ. Онъ ворочается съ боку на бокъ и то и дѣло сплевываетъ, она, маленькая, худощавая брюнеточка, лежитъ неподвижно и задумчиво смотритъ на открытое окно, въ которое нелюдимо и сурово глядится разсвѣтъ…
— Не спится! вздыхаетъ она. — Тебя мутитъ?
— Да, немножко.
— Не понимаю, Вася, какъ тебѣ не надоѣстъ каждый день являться домой въ такомъ видѣ! Не проходитъ ночи, чтобъ ты не былъ боленъ. Стыдно!
— Ну, извини… Я это нечаянно. Выпилъ въ редакціи бутылку пива, да въ „Аркадіи“ немножко перепустилъ. Извини.
— Да что извинять? Самому тебѣ должно быть противно и гадко. Плюетъ, икаетъ… Богъ знаетъ, на что похожъ. И вѣдь это каждую ночь, каждую ночь! Я не помню, когда ты являлся домой трезвымъ?
— Я не хочу пить, да оно какъ-то само собой пьется. Должность такая анаѳемская. Цѣлый день по городу рыскаешь. Тамъ рюмку выпьешь, въ другомъ мѣстѣ пива, а тамъ, глядь, пріятель пьющій встрѣтился… нельзя не выпить. А иной разъ
Третий час ночи. Супруги Фибровы не спят. Он ворочается с боку на бок и то и дело сплевывает, она, маленькая, худощавая брюнеточка, лежит неподвижно и задумчиво смотрит на открытое окно, в которое нелюдимо и сурово глядится рассвет…
— Не спится! — вздыхает она. — Тебя мутит?
— Да, немножко.
— Не понимаю, Вася, как тебе не надоест каждый день являться домой в таком виде! Не проходит ночи, чтоб ты не был болен. Стыдно!
— Ну, извини… Я это нечаянно. Выпил в редакции бутылку пива, да в «Аркадии» немножко перепустил. Извини.
— Да что извинять? Самому тебе должно быть противно и гадко. Плюет, икает… Бог знает, на что похож. И ведь это каждую ночь, каждую ночь! Я не помню, когда ты являлся домой трезвым?
— Я не хочу пить, да оно как-то само собой пьется. Должность такая анафемская. Целый день по городу рыскаешь. Там рюмку выпьешь, в другом месте пива, а там, глядь, приятель пьющий встретился… нельзя не выпить. А иной раз
