ную пословицу, которая говоритъ, что голодное брюхо къ ученію глухо.
— Вы, значитъ, другъ мой, не умѣете говорить по-французски? — спросилъ Пантагрюэль.
— Отлично умѣю, господинъ, — отвѣчалъ прохожій, — слава Богу, это мой природный и родной языкъ, потому что я родился и выросъ въ саду Францій — Турени.
— Ну, такъ разскажите намъ, какъ васъ зовутъ и откуда вы идете, — сказалъ Пантагрюэль. Честное слово, вы мнѣ такъ полюбились, что если вы только исполните мое желаніе, то никогда больше со мной не разстанетесь и мы съ вами образуемъ новую пару друзей, какъ Эней и Ахатъ.
— Господинъ, — отвѣчалъ прохожій, мое настоящее имя, нарѣченное мнѣ при св. крещеніи, Панургъ, а иду я теперь изъ Турціи, гдѣ былъ взятъ въ плѣнъ, когда неравнымъ часомъ пошли въ Митилены[1]. И я охотно перескажу вамъ о своихъ приключеніяхъ, которыя еще удивительнѣе, чѣмъ приключенія Улисса; но такъ какъ вамъ угодно удержать меня при себѣ, а я охотно принимаю предложеніе и завѣряю, что никогда не покину васъ, хотя бы вы пошли ко всѣмъ чертямъ, то мы найдемъ болѣе удобное время для разсказовъ: а въ настоящую минуту мнѣ крайне необходимо поѣсть; зубы у меня острые, животъ пустой, горло пересохло, аппетитъ волчій — все одно къ одному; и если вы испытаете меня на дѣлѣ, то любо-дорого будетъ глядѣть, какъ я ѣмъ. Ради Бога, прикажите мнѣ дать поѣсть.
И вотъ Пантагрюэль приказалъ, чтобы его отвели къ нему въ домъ и хорошенько угостили. Что было исполнено, и онъ досыта наѣлся въ эготъ вечеръ и улегся спать вмѣстѣ съ курами и проспалъ до самой обѣденной поры, такъ что ему пришлось прямо съ постели прыгнуть за столъ.
- ↑ Въ 1509 г. французы были разбиты турками при Митиленахъ.
ную пословицу, которая говорит, что голодное брюхо к учению глухо.
— Вы, значит, друг мой, не умеете говорить по-французски? — спросил Пантагрюэль.
— Отлично умею, господин, — отвечал прохожий, — слава Богу, это мой природный и родной язык, потому что я родился и вырос в саду Франций — Турени.
— Ну, так расскажите нам, как вас зовут и откуда вы идете, — сказал Пантагрюэль. Честное слово, вы мне так полюбились, что если вы только исполните мое желание, то никогда больше со мной не расстанетесь и мы с вами образуем новую пару друзей, как Эней и Ахат.
— Господин, — отвечал прохожий, мое настоящее имя, нареченное мне при св. крещении, Панург, а иду я теперь из Турции, где был взят в плен, когда неравным часом пошли в Митилены[1]. И я охотно перескажу вам о своих приключениях, которые еще удивительнее, чем приключения Улисса; но так как вам угодно удержать меня при себе, а я охотно принимаю предложение и заверяю, что никогда не покину вас, хотя бы вы пошли ко всем чертям, то мы найдем более удобное время для рассказов: а в настоящую минуту мне крайне необходимо поесть; зубы у меня острые, живот пустой, горло пересохло, аппетит волчий — всё одно к одному; и если вы испытаете меня на деле, то любо-дорого будет глядеть, как я ем. Ради Бога, прикажите мне дать поесть.
И вот Пантагрюэль приказал, чтобы его отвели к нему в дом и хорошенько угостили. Что было исполнено, и он досыта наелся в эгот вечер и улегся спать вместе с курами и проспал до самой обеденной поры, так что ему пришлось прямо с постели прыгнуть за стол.
Пантагрюэль, помня письмо и совѣты отца, захотѣлъ однажды провѣрить свои знанія. И на всѣхъ городскихъ перекресткахъ велѣлъ выставить тезисы, счетомъ девять тысячъ семьсотъ шестьдесятъ четыре, по всѣмъ отраслямъ знанія и по самымъ спорнымъ научнымъ вопросамъ.
И прежде всего держалъ диспутъ въ улицѣ Фуаръ со всѣми профессорами, студентами и ораторами и всѣхъ ихъ заткнулъ за поясъ. Послѣ того диспутировалъ въ Сорбоннѣ, со всѣми богословами, въ продолженіе шести недѣль, съ четырехъ часовъ утра до шести вечера, за исключеніемъ двухъ часовъ, посвященныхъ отдыху и принятію пищи, при чемъ не препятствовалъ вышеупомянутымъ сорбоннскимъ богословамъ пить вино и освѣжаться въ привычныхъ погребкахъ. И на этихъ диспутахъ присутствовали многіе придворные вельможи, рекетмейстеры, президенты, совѣтники, чиновники казначейства, секретари и адвокаты, и другіе, вмѣстѣ съ городскими старшинами, медиками и канониками. И замѣтьте, что большинство изъ нихъ были большіе діалектики, но, несмотря на ихъ придирки и крючки, онъ всѣхъ ихъ переспорилъ и доказалъ имъ, что они — олухи Царя небеснаго.
Послѣ этого всѣ заговорили объ его удивительной учености, даже прачки, сводни, кухарки, рыночныя торговки и другія, которыя, когда онъ проходилъ по улицѣ, говорили: «Это онъ!» И ему это было такъ же пріятно, какъ Демосѳену, царю греческихъ ораторовъ, когда какая-нибудь старая хрычевка показывала на него пальцемъ, говоря: «Вотъ онъ самый!»
Какъ нарочно, въ это время какъ разъ началась тяжба между двумя знатными вельможами, изъ которыхъ одинъ, г. Безкюль, былъ истцомъ, а другой,
- ↑ В 1509 г. французы были разбиты турками при Митиленах.
Пантагрюэль, помня письмо и советы отца, захотел однажды проверить свои знания. И на всех городских перекрестках велел выставить тезисы, счетом девять тысяч семьсот шестьдесят четыре, по всем отраслям знания и по самым спорным научным вопросам.
И прежде всего держал диспут в улице Фуар со всеми профессорами, студентами и ораторами и всех их заткнул за пояс. После того диспутировал в Сорбонне, со всеми богословами, в продолжение шести недель, с четырех часов утра до шести вечера, за исключением двух часов, посвященных отдыху и принятию пищи, при чём не препятствовал вышеупомянутым сорбоннским богословам пить вино и освежаться в привычных погребках. И на этих диспутах присутствовали многие придворные вельможи, рекетмейстеры, президенты, советники, чиновники казначейства, секретари и адвокаты, и другие, вместе с городскими старшинами, медиками и канониками. И заметьте, что большинство из них были большие диалектики, но, несмотря на их придирки и крючки, он всех их переспорил и доказал им, что они — олухи Царя небесного.
После этого все заговорили о его удивительной учености, даже прачки, сводни, кухарки, рыночные торговки и другие, которые, когда он проходил по улице, говорили: «Это он!» И ему это было так же приятно, как Демосфену, царю греческих ораторов, когда какая-нибудь старая хрычевка показывала на него пальцем, говоря: «Вот он самый!»
Как нарочно, в это время как раз началась тяжба между двумя знатными вельможами, из которых один, г. Бескюль, был истцом, а другой,
