напр. на то свиданіе Рудина и Натальи, которое рѣшило ихъ взаимныя отношенія, обнаруживши слабыя, несостоятельныя стороны Димитрія Николаевича Рудина:
Что касается пейзажа въ нашемъ разсказѣ, то надо обратить вниманіе на то, что тутъ изображается не одинъ какой-либо моментъ, но постепенное измѣненіе картины лѣса, постепенное засыпаніе послѣдняго съ заходомъ солнца.
Обратимся къ типу Ермолая. Самому автору охотникъ Ермолай кажется престраннымъ, особенно характерны въ немъ бродяжническія наклонности, и самъ авторъ примѣняетъ къ Ермолаю выраженіе „бродяга“.[1] Типъ этотъ, намъ кажется, имѣетъ длинную исторію. Его можно подмѣтить при самомъ началѣ русской исторической жизни, при вольной колонизаціи, когда напр. такъ называемые „охочіе люди“, „повольники“ или „бродники“, влекомые желаніемъ идти вдаль, отправлялись въ финскій сѣверо-востокъ, эту страну чудесъ, гдѣ долженъ быть конецъ свѣта, — лукоморье (т. е. лука или берегъ моря), откуда прилетаетъ Змѣй Горыничъ и т. п. Отголоски того же типа отъ болѣе ранняго времени мы встрѣчаемъ въ сказкахъ: нерѣдко сказочный герой пускается въ невѣдомыя страны, ему приходится останавливаться на распутьи трехъ дорогъ
- ↑ Слѣдующій отрывокъ наглядно и не безъ юмора рисуетъ непосѣдливость Ермолая. «Ермолай любилъ покалякать съ хорошимъ человѣкомъ, особенно за чаркой, но и то не долго: встанетъ, бывало, и пойдетъ. — «Да куда ты, чортъ, идешь? Ночь на дворѣ». — А въ Чаплино. — «Да на что тебѣ тащиться въ Чаплино, за десять верстъ?» — А тамъ у Софрона-мужичка переночевать. — «Да ночуй здѣсь». — Нѣтъ ужъ, нельзя. И пойдетъ Ермолай съ своимъ Валеткой въ темную ночь, черезъ кусты да водомойни, а мужичокъ Софронъ, пожалуй, къ себѣ на дворъ не пуститъ, да еще, чего добраго шею ему намнетъ: не безпокой-де честныхъ людей».
например, на то свидание Рудина и Натальи, которое решило их взаимные отношения, обнаруживши слабые, несостоятельные стороны Димитрия Николаевича Рудина:
Что касается пейзажа в нашем рассказе, то надо обратить внимание на то, что тут изображается не один какой-либо момент, но постепенное изменение картины леса, постепенное засыпание последнего с заходом солнца.
Обратимся к типу Ермолая. Самому автору охотник Ермолай кажется престранным, особенно характерны в нем бродяжнические наклонности, и сам автор применяет к Ермолаю выражение «бродяга».[1] Тип этот, нам кажется, имеет длинную историю. Его можно подметить при самом начале русской исторической жизни, при вольной колонизации, когда, например, так называемые «охочие люди», «повольники» или «бродники», влекомые желанием идти вдаль, отправлялись в финский северо-восток, эту страну чудес, где должен быть конец света, — лукоморье (то есть лука или берег моря), откуда прилетает Змей Горынич и тому подобное. Отголоски того же типа от более раннего времени мы встречаем в сказках: нередко сказочный герой пускается в неведомые страны, ему приходится останавливаться на распутье трех дорог
- ↑ Следующий отрывок наглядно и не без юмора рисует непоседливость Ермолая. «Ермолай любил покалякать с хорошим человеком, особенно за чаркой, но и то не долго: встанет, бывало, и пойдет. — «Да куда ты, черт, идешь? Ночь на дворе». — «А в Чаплино». — «Да на что тебе тащиться в Чаплино, за десять верст?» — «А там у Софрона-мужичка переночевать». — «Да ночуй здесь». — «Нет уж, нельзя». И пойдет Ермолай с своим Валеткой в темную ночь, через кусты да водомойни, а мужичок Софрон, пожалуй, к себе на двор не пустит, да еще, чего доброго шею ему намнет: не беспокой-де честных людей».
