Во время воины он начал нанимать в аренду оставленные помещиками имения и за один стог сена выручил аренду за все имение. Чтобы не платить служащим жалованья, он их обыгрывал в карты. А когда наступила оккупация, он, сбежавший из плена большевиков, начал торговать с немцами, скупая у них вагонетки, рельсы, испорченные машины, одним словом, все продажное. А когда пришли большевики, и ему пришлось удрать, он остался должным всем рабочим в своем пасторском имении, не уплативши жалованья за целых 2 года“. Читая эти наброски с натуры, я вспоминаю, как покойный т. Янсон-Браун лет 13 тому назад где-то в газетах откопал корреспонденцию про того же Недре, как он после проповеди в церкви отправляется к корчме (обязательному придатку баронской церкви) и там покупает у крестьян корову, внимательно ощупывая ее и старательно прикладывая ухо к животу коровы, чтобы выслушать ее дефекты. — А сейчас идут слухи, что и нас он сумел надуть, ибо он в комиссариате земледелия, — среда других черносотенцев-специалистов, якобы занял под чужою фамилиею место инструктора по пчеловодству. Вот вам нормальный тип, а не исключение лютеранского пастора.
Когда в 1904—1905 году начала нарастать революционная волна в деревне Латвии, то самые боевые наши митинги происходили в церквах. И всюду по одному шаблону: являлись наши ораторы, прогоняли с амвона пастора и открывали гражданское богослужение, т.-е. просто митинги. Даже к церковным мотивам под звуки органа подгоняли революционный текст. Я помню, что кое-кто из наших товарищей трусил, не создает ли это ненависти против революционеров, но эти опасения были напрасны. А когда в 1917 году в Вольмаре не нашлось другого помещения для I с’езда Советов Латвии, то сами крестьяне предложили перейти в церковь. Покойный товарищ Розин-Азис мне рассказывал, что крестьяне-делегаты сначала сидели робко, а затем стали вынимать свои трубки и, с трубкою во рту, в этой твердыне средневековья взялись за строительство нового строя.
Понятное дело, что конфискация церковных земель, отделение церкви от государства и школы от церкви должны были явиться первыми революционными шагами, прошедшими чуть ли не без декрета. И нашу гражданскую регистрацию рождений, смертей, браков и разводов не решались упразднить даже наши буржуазные преемники.
Понятное дело, что мы на этот раз еще в более широких размерах использовали церкви для народных собраний. И я должен сознаться, что мне самому в первый момент как-то странно показалось, когда мои слушатели, самые обыкновенные „прихожане“, старики и старухи, встретили меня и провожали аплодисментами в стенах лютеранской церкви. Невольно вспоминаются слова т. Сосновского, с поездом т. Ленина посетившего Ригу в выступившего оратором в Донской церкви:
„Я попал в „Домкирхе“, древнейший храм Риги, построенный, кажется, чуть ли не одновременно с возникновением самой Риги. Огромнейший зал, вместимостью более 5000 чел., наполнен на ¾ народом. И больше всего здесь женщин. В платках, шалях, в простеньких шляпках заполняют женщины скамьи и стулья храма. Здесь все сидят. Храм на половину освещен. С возвышения, откуда обычно обращается с проповедью священник, говорят страстную речь о погибших в борьбе коммунарах и их убийцах тов. Драудин. Голос раздается с изумительною силою в каждом уголке обширного храма, ударяется в могучие колонны, в своды и раскатывается густыми волнами. Публика сидит как-то особенно чинно и с глубоким вниманием слушает оратора… И едва оратор окончил свою речь, едва улеглись всплески аплодисментов, как-то непривычно звучащих в этом сумрачном, торжественном зале, откуда-то с высоты полились мощные, величавые звуки революционного гимна, исполняемого органом. И вся публика бесшумно поднялась, благоговейно вслушиваясь в торжественный, победный гимн борьбы“.
„Не без смущения поднялся я на трибуну, вокруг которой расположились деревянные фигуры 12 апостолов, и произнес краткое слово приветствия братскому народу освобожденной Латвии. И русская речь, и революционные призывы так странно звучали в этих сумрачных и строгих древних стенах, много переживших на своем веку“… „А затем с хор начинается концерт“.
Если вы вспомните, что в 1906 году пасторы еще более ревностно, чем бароны сами, участвовали в работах экспедиции, (все газеты облетел рассказ про дочь пастора, в костюме драгуна раз’ез-
