suos composuit, nec Ciceronem magnum oratorem P. Quintius defensus aut Licinius Archias faciunt: Catilina et Milo et Verres et Antonius hanc illi famam circumdederunt…
Извѣстно, при какихъ обстоятельствахъ произнесена была Цицерономъ первая рѣчь. Онъ говорилъ ее ex promtu, такъ какъ ему было слишкомъ мало времени для подготовки. Позже она была переработана ораторомъ и выпущена въ свѣтъ, о чемъ упоминаетъ и Саллюстій; но переработка коснулась больше формы, чѣмъ содержанія. Долгое время эта огненная рѣчь, отличающаяся энергичнымъ и страстнымъ патріотизмомъ, со своимъ блестящимъ вступленіемъ, считалась однимъ изъ совершеннѣйшихъ образцовъ ораторскаго искусства, пока новѣйшая критика и тутъ не возвысила своего голоса, похваливъ лишь ея форму и произнеся безпощадный приговоръ содержанію. Дѣйствительно, первая рѣчь поражаетъ читателя образностью, красотой и чистотой языка, отдѣлкой и ясностью выраженій, увлекаетъ пыломъ своей страсти, обличаетъ въ Цицеронѣ истиннаго художника — и только. Содержаніе ея можно выразить въ немногихъ словахъ: «Катилина, Сенатъ облекъ меня неограниченною властью. Мой долгъ — уничтожить или изгнать изъ Рима твою шайку. Ради собственной безопасности, я охотно рѣшился-бы на подобную мѣру, не не смѣю». Рѣчь не произвела на заговорщика того впечатлѣнія, на которое разсчитывалъ Цицеронъ. Катилина уѣхалъ изъ столицы; но его изгналъ не консулъ, — онъ удалился потому, что видѣлъ, какъ за каждымъ его шагомъ слѣдятъ шпіоны.
Вторая рѣчь долго приписывалась Цицерону, пока въ 1802 г. извѣстный критикъ, Eichstaedt, и нѣкоторые другіе не заподозрили ея подлинности. Мнѣніе свое они основываютъ на встрѣчающихся въ ней неправильностяхъ историческихъ и филологическихъ. Что касается перваго, то въ рѣчи дѣйстви-
