иномъ, такъ-называемымъ „писаремъ“ (за грамотность) Михайлой, который оказался старикомъ честнымъ и толковымъ. За Михайлу нанялъ онъ работника, а его самого бралъ съ собою на осмотры и съемки, ибо тотъ, какъ старожилъ и отличный плотникъ, зналъ и лѣса и мѣстность замѣчательно хорошо.
Проходила недѣля за недѣлей. Цѣлые дни были заняты разъѣздами, толковнею и ходьбою, и вообще Иванъ Мартьянычъ, ознакомившись съ дѣдомъ, уже не такъ отчаивался.
Къ тому же и лѣто стояло чудесное — не такое душное и жаркое какъ въ другихъ русскихъ мѣстностяхъ. Вечерѣло. Ужинали они по приходѣ съ работъ. Сонъ утомленныхъ ходьбой былъ и здоровъ и крѣпокъ. Рано утромъ привычный землемѣръ, до солнышка, уже вскакивалъ, будилъ товарища, садился къ столу, записывалъ. Хозяйка приходила — затапливала печку. Готовился завтракъ. Кипѣлъ самоваръ. За окномъ уже слышался говоръ собравшихся очередныхъ крестьянъ. Нельзя сказать чтобы тутъ были стачки или сословная ненависть, но ихъ волновало это на вѣки дѣлаемое дѣло. Интересовали и дѣйствія землемѣра. Шутили, тесали колья, разсматривалась астролябія, повторялась постоянно новымъ лицамъ объ ней одна и та же шутка: „не подходи, выстрѣлитъ“ — и главное оживленные споры и толки объ отводимыхъ участкахъ, изъ-за которыхъ были несогласія; несогласія эти улаживались по долгомъ, всестороннемъ разсмотрѣніи, далеко не легко и не скоро.
Здѣсь однако я не могу поразнообразить разказа эффектными сценами крестьянскихъ бунтовъ или жандармскихъ усмиреній или сценами сѣченій, изъ которыхъ бы явствовало что авторъ противъ тѣлесныхъ наказаній. Въ данномъ случаѣ ничего этого не было. Иванъ Мартьянычъ разчелъ просто что соглашеніемъ можно достигнуть слѣдуемаго, и даже однажды, на совѣтъ землемѣра, при одномъ несогласіи, обратиться къ полиціи, сосчиталъ ему, что, не говоря о непріятности, одно это приглашеніе въ такую даль и прочее будетъ стоить дороже дѣла, и потому онъ лучше уступитъ все чтò можно. Вѣроятно онъ обставилъ бы это болѣе эффектными фразами, еслибы, какъ я говорилъ, не былъ человѣкъ простой и на счетъ литературы нѣсколько беззаботный.
За окнами между тѣмъ ржали кони, приведенные для Ивана Мартьяныча и землемѣра. Накинувъ на нихъ кошмы, тѣ садились верхомъ, и всѣ съ говоромъ, толпой, гремя цѣпью и стуча кольями, углублялись въ лѣсныя тропинки.
