ни ироніи, ни скептицизма, ни того особаго невольнаго содраганія, котораго рѣшившійся на самоубійство прожигатель жизни никогда не могъ бы скрыть.
Спокойствіе—полное; никакихъ слѣдовъ самопринужденія, актъ совершается отъ чистаго сердца, потому что всѣ дѣятельныя наклонности человѣка прокладываютъ ему путь.
Наконецъ, существуетъ третій типъ самоубійствъ, отличающійся отъ перваго тѣмъ, что совершеніе его всегда носитъ характеръ страстности, а отъ вторыхъ—тѣмъ, что вдохновляющая его страсть совершенно иного происхожденія. Здѣсь не можетъ быть рѣчи объ энтузіазмѣ, религіозной вѣрѣ, морали или политикѣ, ни о какой-нибудь военной доблести; здѣсь играетъ роль гнѣвъ и все то, что обыкновенно сопровождаетъ разочарованіе. Brierre de Boismont, разсмотрѣвшій воспоминанія 1507 самоубійцъ, констатировалъ тотъ фактъ, что большинство изъ нихъ было проникнуто отчаяньемъ и раздраженіемъ. Иногда они выражались въ проклятіяхъ, въ горячемъ протестѣ противъ жизни вообще; иногда это были жалобы на опредѣленное лицо, которое самоубійца считалъ отвѣтственнымъ за всѣ свои несчастія. Къ этой группѣ, очевидно, относятся самоубійства, являющіяся какъ бы дополненіемъ предварительно совершеннаго убійства; человѣкъ лишаетъ себя жизни, убивъ передъ этимъ того, кого онъ считаетъ отравившимъ ему жизнь. Нигдѣ отчаянье самоубійцы не проявляется такъ сильно, какъ въ этихъ случаяхъ; вѣдь тутъ оно обнаруживается не только въ словахъ, но и въ поступкахъ. Убивающій себя эгоистъ никогда не допуститъ себя до такихъ дикихъ насилій; случается, конечно, что и онъ пеняетъ на жизнь, но въ болѣе жалобномъ тонѣ; жизнь угнетаетъ его, но не вызываетъ остраго чувства раздраженія; онъ скорѣе ощущаетъ ея пустоту, чѣмъ ея печали; она не интересуетъ его, но и не внушаетъ ему положительныхъ страданій; то состояніе подавленности, въ которомъ онъ находится, не допускаетъ его даже терять самообладанія. Что же касается до альтруиста, то онъ находится совсѣмъ въ другомъ со-
