пока онъ, не оказывая больше никакого сопротивленія, не грохнулся на порогѣ двери мертвымъ…
Вскрикнула дикимъ голосомъ Ганнуся; самъ Власъ, опустивъ руки, попятился отъ двери шага на четыре и остановился. Онъ не поднималъ своихъ глазъ на Ганнусю, но и опущеннымъ къ грязному полу глазамъ видѣлось все то же чудесное лицо; въ только-что задушившей предсѣдателя рукѣ чувствовалась та удивительная теплота прикосновенія, которую испытывалъ Власъ такъ недавно,—до того, что̀ случилось.
Или это все обманъ, навожденіе? Нѣтъ! Вотъ онъ, задушенный предсѣдатель, на порогѣ, съ полуоткрытыми глазами, вотъ его откатившаяся въ сторону шапка… Но что̀ это за шумъ за дверями… Не полиція ли?.. Какъ скоро, однако…
Смотритъ Власъ: вбѣжалъ цыганенокъ, другой, третій… Всѣ они изъ тѣхъ, что̀ сидѣли на фурѣ; вбѣжали, остановились, смотрятъ на Власа и на предсѣдателя… Входитъ большой цыганъ, смуглый, усатый… Вотъ и еще, и еще… Входятъ женщины, много женщинъ.
— Надо спасти Власа!—слышится Власу сквозь шорохъ двигающихся людей.—Надо спрятать тѣло!..
— Куда?
— Въ рѣку.
— Нѣтъ, ближе надо! Теперь еще свѣтло, не донести!
— Ну, такъ здѣсь, въ подвалѣ.
— Гдѣ же? Негдѣ!
— Какъ негдѣ? А въ чужую могилу, вотъ за эту плиту!..
Видитъ все это Власъ и не шевелится,—видитъ, какъ въ одно мгновеніе ока знакомая ему плита съ истертою надписью отодвинута, какъ открылся какой-то длинный-длинный, съ огонькомъ вдали, подвалъ или проходъ, какъ подняли съ пола тѣло предсѣдателя, какъ двинули его въ отверстіе, какъ протянулись оттуда, чтобы принять покой-
пока он, не оказывая больше никакого сопротивления, не грохнулся на пороге двери мёртвым…
Вскрикнула диким голосом Ганнуся; сам Влас, опустив руки, попятился от двери шага на четыре и остановился. Он не поднимал своих глаз на Ганнусю, но и опущенным к грязному полу глазам виделось всё то же чудесное лицо; в только что задушившей председателя руке чувствовалась та удивительная теплота прикосновения, которую испытывал Влас так недавно, — до того, что случилось.
Или это всё обман, наваждение? Нет! Вот он, задушенный председатель, на пороге, с полуоткрытыми глазами, вот его откатившаяся в сторону шапка… Но что это за шум за дверями… Не полиция ли?.. Как скоро, однако…
Смотрит Влас: вбежал цыганёнок, другой, третий… Все они из тех, что сидели на фуре; вбежали, остановились, смотрят на Власа и на председателя… Входит большой цыган, смуглый, усатый… Вот и ещё, и ещё… Входят женщины, много женщин.
— Надо спасти Власа! — слышится Власу сквозь шорох двигающихся людей. — Надо спрятать тело!..
— Куда?
— В реку.
— Нет, ближе надо! Теперь ещё светло, не донести!
— Ну, так здесь, в подвале.
— Где же? Негде!
— Как негде? А в чужую могилу, вот за эту плиту!..
Видит всё это Влас и не шевелится, — видит, как в одно мгновение ока знакомая ему плита с истёртою надписью отодвинута, как открылся какой-то длинный-длинный, с огоньком вдали, подвал или проход, как подняли с пола тело председателя, как двинули его в отверстие, как протянулись оттуда, чтобы принять покой-
