Однихъ союзовъ у него не перечесть! Раздѣлительные, вопросительные, изъяснительные, сравнительные, условные, предположительные, уступительные, противительные, винословные, заключительные, повторительные, двойные, одинокіе,—вѣдь тутъ за деревьями лѣсу не видно и изучающій долженъ былъ сердиться и бранить свой родной, столь могущественный языкъ. Мы стали писать гораздо хуже нашихъ предшественниковъ, мы перестали любить занятіе роднымъ языкомъ и, наконецъ, незамѣтно утрачивали музыку, душу языка изъ-за цѣлаго ряда холодныхъ формъ и ихъ измѣненій.
Ясно, ясно помню я это время. Къ намъ назначенъ былъ тогда новый учитель, не очень старый; физіономія его была совсѣмъ педагогическая по тому времени: бороды, усовъ, бакъ—не полагалось, волоса на вискахъ зачесывались впередъ, черный галстукъ, шириною вершка два слишкомъ, подпиралъ подбородокъ.
Учитель былъ женатъ, но бездѣтенъ; жена, которую мы прозвали Ульяновной, была, прежде всего, превосходной кухаркой, о чемъ имѣли мы подробныя свѣдѣнія отъ двухъ товарищей, жившихъ у нихъ на квартирѣ.
Учитель былъ сухимъ педантомъ. Онъ, думая отличиться передъ другими учителями, не ограничивался Гречемъ, а началъ задавать намъ, вполнѣ противъ программы, работы по Востокову, и вотъ что̀ случилось вслѣдствіе этого со мною.
На одномъ изъ самыхъ первыхъ уроковъ, заданныхъ намъ по Востокову, я провалился; это произвело во всемъ классѣ впечатлѣніе, такъ какъ,—разсуждали товарищи,—если провалился онъ, т.-е. я, самый что ни на есть Ломоносовъ, то что̀ же ожидаетъ ихъ, остальныхъ?
Время, какъ сказано, подходило къ лѣту. Оставленный безъ отпуска, я рѣшительно не зналъ, что̀ мнѣ дѣлать.
Одних союзов у него не перечесть! Разделительные, вопросительные, изъяснительные, сравнительные, условные, предположительные, уступительные, противительные, винословные, заключительные, повторительные, двойные, одинокие, — ведь тут за деревьями лесу не видно и изучающий должен был сердиться и бранить свой родной, столь могущественный язык. Мы стали писать гораздо хуже наших предшественников, мы перестали любить занятие родным языком и, наконец, незаметно утрачивали музыку, душу языка из-за целого ряда холодных форм и их изменений.
Ясно, ясно помню я это время. К нам назначен был тогда новый учитель, не очень старый; физиономия его была совсем педагогическая по тому времени: бороды, усов, бак — не полагалось, волоса на висках зачёсывались вперёд, чёрный галстук, шириною вершка два слишком, подпирал подбородок.
Учитель был женат, но бездетен; жена, которую мы прозвали Ульяновной, была, прежде всего, превосходной кухаркой, о чём имели мы подробные сведения от двух товарищей, живших у них на квартире.
Учитель был сухим педантом. Он, думая отличиться перед другими учителями, не ограничивался Гречем, а начал задавать нам, вполне против программы, работы по Востокову, и вот что случилось вследствие этого со мною.
На одном из самых первых уроков, заданных нам по Востокову, я провалился; это произвело во всём классе впечатление, так как, — рассуждали товарищи, — если провалился он, т. е. я, самый что ни на есть Ломоносов, то что же ожидает их, остальных?
Время, как сказано, подходило к лету. Оставленный без отпуска, я решительно не знал, что мне делать.
