И подвахтенные отправлялись сдать и спали крѣпкимъ сномъ наработавшихся за день людей до утра, если только среди ночи не раздавался въ палубѣ тревожный свистокъ въ дудку и вслѣдъ затѣмъ зычный окрикъ боцмана:
— Пошелъ всѣ на верхъ рифы брать!..
Такой окрикъ раздался въ шестую ночь послѣ выхода изъ Кронштадта, когда корветъ вошелъ въ непривѣтное Нѣмецкое море, отличающееся неправильнымъ и очень безпокойнымъ волненіемъ.
Егоръ проснулся, соскочилъ съ койки и едва устоялъ на ногахъ,—такъ сильно качало. Испуганный, онъ крестился и въ первую минуту растерялся.
— Живо… живо! Копайся у меня! раздался грозный окрикъ боцмана Зацѣпкина.
И его здоровая, широкоплечая фигура носилась въ слабо освѣщенной нѣсколькими фонарями жилой палубѣ, и палуба оглашалась руганью.
— Вали наверхъ, черти! Летомъ, идолы!.. Не то подгоню!
Матросикъ торопливо надѣвалъ короткое пальто-буршлатъ и искалъ шапку.
Изъ открытаго люка доносился шумъ вѣтра.
Матросы стремглавъ выбѣгали наверхъ, а Егоръ, непривыкшій ходить по качающейся палубѣ и растерянный, замѣшкался.
Въ эту минуту сверху спустился бывшій на вахтѣ Захарычъ и подошелъ къ нему.
— Иди… иди… не бойся, Егорка! А то боцаманъ тебя не похвалитъ!.. проговорилъ Захарычъ.
И Пѣвцовъ, съ трудомъ перебирая ногами, чтобы не упасть, вышелъ однимъ изъ послѣднихъ на палубу, направляясь къ своему мѣсту, къ гротъ-мачтѣ.
Его хватилъ рѣзкій, холодный вѣтеръ, и у бака обдало солеными брызгами.
То, что увидалъ онъ при слабомъ свѣтѣ луны, наполнило его сердце страхомъ.
А между тѣмъ ничего особенно страшнаго еще не было. Вѣтеръ только еще начиналъ крѣпчать, разводя большое волненіе, и корветъ порядочно-таки качало. Море гудѣло, но ревъ его еще не былъ страшенъ.
— Марсовые, къ вантамъ! По марсамъ! раздался звонкій, крикливый тенорокъ старшаго офицера.
