доставлялся весь полъ, и они могли спать, гдѣ заблагоразсудится. Имѣлись, правда, лохмотья одного или двухъ одѣялъ и нѣсколько охапокъ грязной измятой соломы, но эти приспособленія нельзя было, собственно говоря, назвать постелями, такъ какъ они не обладали необходимой для этого организаціей. По утрамъ ихъ всѣхъ сбрасывали въ одну кучу, а вечеромъ распредѣляли опять какъ придется и устраивали изъ нихъ нѣкоторыя подобія постелей.
Близнецы Лиза и Аня, которымъ исполнилось уже пятнадцать лѣтъ, были добродушныя дѣвочки, нечистоплотныя, одѣтыя въ лохмотья и глубоко невѣжественныя. Мать ихъ обладала такими же свойствами, но отецъ и бабушка оказывались настоящими воплощеніями злыхъ духовъ. Они напивались до-пьяна каждый разъ, какъ представлялась къ этому какая-либо возможность и тогда затѣвали драку другъ съ другомъ, или же съ первымъ встрѣчнымъ. Что касается до брани и проклятій, то они щедро расточали таковыя во всякое время въ пьяномъ и въ трезвомъ видѣ. Джонъ Канти промышлялъ воровствомъ, а его мать — нищенствомъ. Дѣтей пріучили просить милостыню, но не удалось воспитать изъ нихъ воровъ. Среди отверженцевъ, обитавшихъ въ этомъ домѣ, жилъ человѣкъ совершенно иной категоріи, — добродушный старый приходскій священникъ, котораго король уволилъ въ отставку съ самой скудной, нищенской пенсіей. Священникъ этотъ старался потихоньку уводить дѣтей къ себѣ и украдкой наставлялъ ихъ на путь истинный. Этотъ священникъ, патеръ Эндрю, выучилъ Тома читать и писать и познакомилъ его съ начатками латинскаго языка. Онъ выучилъ бы тому же самому и дѣвочекъ, но онѣ боялись насмѣшекъ своихъ товарокъ, которыя нашли бы до чрезвычайности страннымъ пріобрѣтеніе такихъ необыкновенныхъ свѣдѣній.
Весь Мусорный дворъ представлялъ такой же вертепъ, какъ и квартира, въ которой жили Канти. Пьянство, буйство и ругань были тамъ въ порядкѣ вещей не только по вечерамъ, но и въ продолженіе почти цѣлой ночи. Расшибленныя головы считались тамъ столь же зауряднымъ явленіемъ, какъ и голодовка. Тѣмъ не менѣе маленькій Томъ не чувствовалъ себя несчастнымъ. Жизнь складывалась для него не легко, но онъ этого не сознавалъ. Ему жилось такъ же скверно, какъ и всѣмъ другимъ мальчикамъ на Мусорномъ дворѣ, а потому онъ, не представляя себѣ возможности ничего иного, считалъ такую жизнь совершенно въ порядкѣ вещей, и какъ нельзя лучше съ нею мирился. Возвращаясь домой вечеромъ, съ пустыми руками, онъ заранѣе уже зналъ, что отецъ встрѣтитъ его цѣлымъ потокомъ брани и проклятій, приправленныхъ доброю потасовкой, а затѣмъ передастъ его бабушкѣ. Эта
