ворятъ: «Что это у васъ здѣсь за ужасный громъ?» Но когда поднимается дирижерская палочка и начинается настоящей концертъ, иностранецъ окажется въ погребѣ съ головой, опущенной въ кадушку съ золой. Теперь, — относительно величины ново-англійской погоды, — въ длину, я разумѣю. Она совершенно непропорціональна размѣрамъ этой маленькой страны. Если растянуть въ линію половину скученной въ ней погоды и разложить ее кругомъ, соединивъ концы, то она на сотни и сотни миль захватитъ своей окружностью сосѣдніе штаты. Новоя-Англія не составитъ и десятой части своей погоды, вы можете видѣть повсюду трещины въ ея поверхности, въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ она лопнула, стараясь достигнуть этихъ размѣровъ. Я могъ бы наговорить цѣлые томы о безчеловѣчной злобѣ ново-англійской погоды, но ограничусь только однимъ образомъ. Я люблю слушать шумъ дождя, падающаго на желѣзную крышу. Поэтому я покрылъ часть своей крыши желѣзомъ, ради этой роскоши. Хорошо, сэръ, вы думаете, что дождь когда-нибудь шелъ на эту крышу? Нѣтъ, сэръ, все время перескакивалъ черезъ нее. Замѣтьте, что въ этой рѣчи я изо всѣхъ силъ старался отдать честь ново-англійской погодѣ, — никакими словами не возможно воздать ей полную справедливость. Но со всѣмъ тѣмъ существуютъ двѣ, три вещи, обязанныя своимъ происхожденіемъ погодѣ, съ которыми мы, туземцы, не желали бы разстаться. Если бы у насъ не было нашей очароватѣльной осенней листвы, мы должны бы были дорожить своей погодой изъ-за одной ея особенности, которая вознаграждаетъ за всѣ ея причуды — это иней: когда лишенное листьевъ дерево отъ основанія до верхушки покрыто инеемъ, блестящимъ и прозрачнымъ, какъ хрусталь, когда всякій сучекъ, всякая вѣточка усыпаны ледяными шариками, замерзшими каплями росы, и все дерево искрится холодомъ и бѣлизной, какъ брилліантовыя перья персидскаго шаха. Потомъ вѣтеръ колеблетъ вѣтви и солнце освѣщаетъ его и превращаетъ всѣ эти миріады шариковъ и капель въ призмы, блестящія, горящія и сверкающія всевозможными разноцвѣтными огнями, которые продолжаютъ переливаться и переливаться съ невообразимой быстротой изъ синяго въ красный, изъ краснаго въ зеленый, изъ зеленаго въ золотой и дерево превращается въ брызжущій фонтанъ, въ настоящій фейерверкъ ослѣпительныхъ алмазовъ и представляетъ изъ себя высшую точку, высшую способность природы или искусства изобразить поразительное, опьяняющее, невыносимое великолѣпіе. Не хватаетъ словъ для опредѣленія его.
