аттакують публику двумя батальонами: денди и военныхъ. Отличительныя черты первыхъ: улыбка и длинныя кудри; вторыхъ — длинные сюртуки и хмурыя лица.
Спускаясь по ступенямъ такъ называемой порядочности, я находилъ все болѣе и болѣе мрачныя темы для размышленій. Были тутъ евреи-разнощики съ сверкающими ястребиными глазами и печатью подлаго униженія на лицахъ, стиравшей всякое другое выраженіе; наглые профессіональные нищіе, злобно ворчавшіе на своихъ коллегъ лучшаго типа, которыхъ только отчаяніе выгнало ночью на улицу за подаяніемъ; жалкіе, изможденные инвалиды, на которыхъ смерть уже наложила свою руку, которые пробирались невѣрными шагами сквозь толпу, заглядывая каждому встрѣчному въ лицо умоляющимъ взглядомъ, точно стараясь найти случайное утѣшеніе, послѣднюю надежду; скромныя дѣвушки, возвращавшіяся послѣ долгой и поздней работы въ свое безотрадное жилище, уклоняясь скорѣе со слезами, чѣмъ съ негодованіемъ отъ уличныхъ нахаловъ, столкновенія съ которыми они не могли избѣжать; продажныя женщины всѣхъ сортовъ и возрастовъ, — красавица въ первомъ расцвѣтѣ женственности, напоминающая статую Лукіана: снаружи паросскій мраморъ, внутри — грязь, — отвратительная прокаженная въ лохмотьяхъ, — сморщенная, раскрашенная вѣдьма въ брилліантахъ, готовая на все, чтобы казаться молодой, — дѣвочка съ несозрѣвшими еще формами, но уже искусившаяся въ пріемахъ своего гнуснаго ремесла, пожираемая жаждой поравняться со старшими въ порокѣ; пьяницы, безчисленные и неописуемые, иные въ лохмотьяхъ, оборванные, шатающіеся, бормочущіе что-то нечленораздѣльное, съ разбитыми лицами и мутными глазами; иные въ цѣлыхъ, хотя грязныхъ, платьяхъ съ не то нахальными, не то застѣнчивыми манерами, толстыми чувственными губами и добродушными красными лицами; иные въ костюмахъ, когда то щегольскихъ и даже теперь хорошо вычищенныхъ, шедшіе твердой походкой, но страшно блѣдные, съ дикими красными глазами, съ дрожащими пальцами, которыми они судорожно хватались за что попадется; а затѣмъ пирожники, носильщики, чернорабочіе, трубочисты, шарманщики, бродяги съ учеными обезьянами, продавцы уличныхъ пѣсенъ и исполнители этихъ пѣсенъ, оборванные ремесленники и изнуренные работники, — все это стремилось мимо безпорядочной массой, раздиравшей слухъ своимъ гвалтомъ и рѣзавшей глаза своей пестротой.
По мѣрѣ того какъ ночь прибывала, прибывалъ и мой интересъ, такъ какъ не только характеръ толпы измѣнялся (ея лучшія черты исчезали съ удаленіемъ наиболѣе порядочныхъ элементовъ, а худшія выступали ярче по мѣрѣ того, какъ поздній часъ выма-
