нивалъ всякій сбродъ изъ его логовищъ), но и лучи газовыхъ фонарей, сначала слабые въ борьбѣ съ угасающимъ днемъ, теперь разгорѣлись и озаряли всѣ предметы яркимъ дрожащимъ свѣтомъ. Все было мрачно и все сіяло, какъ то эбеновое дерево, съ которымъ сравнивали слогъ Тертулліана.
Странные свѣтовые эффекты приковали мое вниманіе къ отдѣльнымъ лицамъ, и хотя этотъ рой свѣтлыхъ призраковъ проносился мимо окна такъ быстро, что я успѣвалъ бросить только мимолетный взглядъ на каждую отдѣльную фигуру, но, благодаря особенному душевному состоянію, я могъ, казалось мнѣ, прочесть въ короткій промежутокъ одного взгляда исторію долгихъ лѣтъ.
Прильнувъ къ стеклу, я разсматривалъ толпу, какъ вдругъ мнѣ бросилась въ глаза физіономія (дряхлаго старика лѣтъ шестидесяти пяти или семидесяти), поразившая и поглотившая мое вниманіе своимъ совершенно особеннымъ выраженіемъ. Никогда я не видывалъ ничего подобнаго этому выраженію. Помню, у меня мелькнула мысль, что Рэтчъ, если бы онъ былъ живъ, предпочелъ бы эту физіономію тѣмъ измышленіямъ собственной фантазіи, въ которыхъ онъ пытался воплотить дьявола. Когда, въ короткій промежутокъ времени моего наблюденія, я попытался анализировать это выраженіе, въ умѣ моемъ поднялся смутный и хаотическій рой представленій объ исключительной силѣ ума, объ осторожности, скаредности, скупости, хладнокровіи, злости, кровожадности, торжествѣ, весельѣ, крайнемъ ужасѣ, глубокомъ, безнадежномъ отчаяніи. Меня охватило странное волненіе, возбужденіе, очарованіе. «Какая безумная исторія, — подумалъ я, — написана въ этомъ сердцѣ». Мнѣ захотѣлось во что бы то ни стало увидѣть этого человѣка, узнать о немъ что-нибудь. Накинувъ пальто, схвативъ шляпу и палку, я выбѣжалъ на улицу и, проталкиваясь сквозь толпу, старался догнать старика, который уже исчезъ изъ вида. Мнѣ удалось это, хотя и не безъ труда, и я пошелъ за нимъ почти по пятамъ, но осторожно, чтобы не привлечь его вниманія.
Теперь мнѣ нетрудно было изучить его наружность. Онъ былъ небольшого роста, очень худощавъ и, повидимому, очень слабъ. Одежда его была грязная и оборванная; но бѣлье, хотя и засаленное, — тонкаго полотна, какъ я могъ убѣдиться, когда онъ попадалъ въ полосу яркаго свѣта и, если только зрѣніе не обмануло меня, я замѣтилъ сквозь прорѣху его наглухо застегнутаго и сильно подержаннаго roquelaure блескъ алмазовъ и кинжала. Эти наблюденія усилили мое любопытство и я рѣшился слѣдовать за незнакомцемъ, куда бы онъ ни пошелъ.
Была уже ночь, надъ городомъ нависъ густой влажный туманъ, вскорѣ разрѣшившійся частымъ крупнымъ дождемъ. Эта пере-
