имени Кутъ-Хуми, такого же мудреца-аскета, какъ и мой «хозяинъ», только гораздо болѣе сообщительнаго.
— Могини! — крикнула она — и въ то же мгновеніе дверь изъ сосѣдней комнатки отворилась, пропустивъ довольно оригинальнаго молодого человѣка. На видъ ему казалось не болѣе двадцати пяти, семи лѣтъ. Небольшая узкоплечая его фигура была облечена въ черный кашемировый подрясникъ; густые изсиня черные волнистые волосы падали до плечъ. Верхняя часть бронзоваго лица поражала красотою, не очень высокій, умный лобъ, правильныя, не черезчуръ густыя брови и великолѣпнѣйшіе бархатные глаза съ тихимъ и кроткимъ взглядомъ. Потомъ я видалъ въ этихъ глазахъ совсѣмъ иное выраженіе, но теперь они были тихи и кротки. Только прямой, но слишкомъ широкій носъ и толстыя синеватыя губы, выступавшія среди не особенно богатой растительности усовъ и бороды, мѣшали ему быть совершеннымъ красавцемъ. Во всякомъ случаѣ наружность его могла показаться даже очень привлекательной, и нѣсколько женскихъ сердецъ въ Азіи и Европѣ могутъ кое-что разсказать о красотѣ этого молодого проповѣдника новѣйшей теософіи.
Блаватская подняла руку — Могини изогнулся въ три погибели и почти подползъ какъ бы подъ ея благословеніе. Она положила руку ему на голову, онъ выпрямился и съ большимъ достоинствомъ мнѣ поклонился.
Я протянулъ ему руку; но онъ отступилъ отъ меня и, низко кланяясь, проговорилъ:
— Excuse me, sir, I may not!
— Что это значитъ? отчего онъ не можетъ мнѣ протянуть руку? — спросилъ я Елену Петровну.
— Ну ужь съ этимъ ничего не подѣлаешь! — объяснила она, — вѣдь онъ — «чела», все равно, что монахъ, аскетъ — понимаете… онъ долженъ отдалять отъ себя всякія земныя вліянія… знаете ли, онъ на женщинъ никогда даже и не смотритъ…
— Это, конечно, можно понять, но чтобъ мужчинамъ не протягивать руку…
— Онъ выработалъ себѣ очень тонкую организацію, онъ
имени Кут-Хуми, такого же мудреца-аскета, как и мой «хозяин», только гораздо более сообщительного.
— Могини! — крикнула она, и в то же мгновение дверь из соседней комнатки отворилась, пропустив довольно оригинального молодого человека. На вид ему казалось не более двадцати пяти, семи лет. Небольшая узкоплечая его фигура была облечена в черный кашемировый подрясник; густые иссиня-черные волнистые волосы падали до плеч. Верхняя часть бронзового лица поражала красотою, не очень высокий, умный лоб, правильные, не чересчур густые брови и великолепнейшие бархатные глаза с тихим и кротким взглядом. Потом я видал в этих глазах совсем иное выражение, но теперь они были тихи и кротки. Только прямой, но слишком широкий нос и толстые синеватые губы, выступавшие среди не особенно богатой растительности усов и бороды, мешали ему быть совершенным красавцем. Во всяком случае наружность его могла показаться даже очень привлекательной, и несколько женских сердец в Азии и Европе могут кое-что рассказать о красоте этого молодого проповедника новейшей теософии.
Блаватская подняла руку, — Могини изогнулся в три погибели и почти подполз как бы под ее благословение. Она положила руку ему на голову, он выпрямился и с большим достоинством мне поклонился.
Я протянул ему руку; но он отступил от меня и, низко кланяясь, проговорил:
— Excuse me, sir, I may not!
— Что это значит? — отчего он не может мне протянуть руку? — спросил я Елену Петровну.
— Ну, уж с этим ничего не поделаешь! — объяснила она, — ведь он — «чела», все равно, что монах, аскет — понимаете… он должен отдалять от себя всякие земные влияния… знаете ли, он на женщин никогда даже и не смотрит…
— Это, конечно, можно понять, но чтоб мужчинам не протягивать руку…
— Он выработал себе очень тонкую организацию, он
