шюрками изданными подъ именемъ герцогини Помаръ, — и нашелъ въ нихъ для себя новую религію, которой предался съ бѣшенымъ фанатизмомъ. Ничего не видя и не будучи даже знакомымъ съ Блаватской, онъ началъ пропаганду теософіи и мечталъ распространить ее во французскомъ народѣ посредствомъ соціалистическихъ газетъ и кружковъ. Для этого онъ вошелъ въ компанію съ нѣкіимъ Малономъ, бывшимъ рабочимъ и членомъ парижской коммуны. Но обо всемъ этомъ я узналъ впослѣдствіи, уже возвратясь въ Россію, — тогда же Драмаръ только еще «готовился», а я наблюдалъ его, какъ весьма курьезный типъ француза фанатика.
Вмѣстѣ съ Шюрэ и Драмаромъ, въ спискахъ членовъ парижскаго теософическаго общества, появилось еще двѣ-три свѣтскихъ дамы, потерпѣвшія сердечныя утраты и искавшія утѣшенія въ новомъ ученіи. Утѣшенія онѣ не нашли — и скоро стушевались одна за другою.
Вотъ уже незамѣтно подкралась весна, а о Блаватской не было ни слуху, ни духу. Послѣ ея торжествующаго письма она прислала мнѣ, еще въ январѣ, фотографическія группы индійскихъ теософовъ, коллекцію самыхъ невѣроятныхъ физіономій, въ центрѣ которыхъ помѣщалась ея шарообразная фигура съ выкатившимися глазами и Олкоттъ въ своихъ очкахъ, но уже прикрытый бѣлымъ балахономъ и — босикомъ. За симъ Олкоттъ извѣстилъ, что «madame» была больна при смерти, безъ всякой надежды, что доктора признали ее мертвой; но что махатма М. внезапно спасъ ее, и она выздоравливаетъ. Послѣ этого извѣстія до конца апрѣля (по новому стилю) полное молчаніе.
Вдругъ получаю письмо изъ Италіи:
«Дорогой В. С. — Здѣсь! Привезли полумертвую, а осталась бы въ Индіи, то была бы совсѣмъ мертвая. Видите ли, не мытьемъ, такъ катаньемъ. Кляузы Куломбовъ и миссіонеровъ проклятыхъ не удались, ни одинъ теософъ не пошелохнулся, приняли меня по возвращеніи въ Мадрасъ чуть ли не съ пушечною
шюрками изданными под именем герцогини Помар, — и нашел в них для себя новую религию, которой предался с бешеным фанатизмом. Ничего не видя и не будучи даже знакомым с Блаватской, он начал пропаганду теософии и мечтал распространить ее во французском народе посредством социалистических газет и кружков. Для этого он вошел в компанию с неким Малоном, бывшим рабочим и членом парижской коммуны. Но обо всем этом я узнал впоследствии, уже возвратясь в Россию, — тогда же Драмар только еще «готовился», а я наблюдал его как весьма курьезный тип француза фанатика.
Вместе с Шюре и Драмаром в списках членов парижского теософического общества появилось еще две-три светских дамы, потерпевшие сердечные утраты и искавшие утешения в новом учении. Утешения они не нашли — и скоро стушевались одна за другою.
Вот уже незаметно подкралась весна, а о Блаватской не было ни слуху, ни духу. После ее торжествующего письма она прислала мне, еще в январе, фотографические группы индийских теософов, коллекцию самых невероятных физиономий, в центре которых помещалась ее шарообразная фигура с выкатившимися глазами и Олкотт в своих очках, но уже прикрытый белым балахоном и — босиком. За сим Олкотт известил, что «madame» была больна, при смерти, без всякой надежды, что доктора признали ее мертвой; но что махатма М. внезапно спас ее, и она выздоравливает. После этого известия до конца апреля (по новому стилю) полное молчание.
Вдруг получаю письмо из Италии:
«Дорогой В. С. — Здесь! Привезли полумертвую, а осталась бы в Индии, то была бы совсем мертвая. Видите ли, не мытьем, так катаньем. Кляузы Куломбов и миссионеров проклятых не удались, ни один теософ не пошелохнулся, приняли меня по возвращении в Мадрас чуть ли не с пушечною
