Слѣдовательно, нечего взводить на оккультизмъ обвиненія въ помраченіи и гибели людей, обращающихся къ нему среди своего безумія. Но ничто въ свѣтѣ, даже изученіе великихъ истинъ, не можетъ спасти тѣхъ, кто не сообразуется съ законами природы»…
Подобныя мысли, во всякомъ случаѣ интересныя, а иной разъ и весьма глубокія, — всегда высказывались Еленой Петровной съ необыкновенной простотой и ясностью, составляющими несомнѣнный признакъ истинной талантливости, и, конечно, были главнѣйшимъ магнитомъ, меня къ ней притягивавшимъ. Иной разъ, и притомъ совсѣмъ неожиданно, она превращалась въ настоящую вдохновенную проповѣдницу, вся преображалась и заставляла забывать, что вѣдь однако она не иное что, какъ самая беззастѣнчивая обманщица, которую надо только окончательно, осязательно для всѣхъ, разоблачить и постараться заставить навсегда прекратить ея пагубные, возмутительные обманы.
Ежечасно мѣняясь и выказывая поочередно всѣ свои качества и недостатки, сама постоянно горя и кипя, она образовывала вокругъ себя какой-то вихрь, въ который, хоть временно, попадалъ всякій, пришедшій съ нею въ непосредственное соприкосновеніе. Сразу невозможно было очнуться — голова кружилась. Но она, несмотря на всѣ свои физическія страданія, порывы отчаянья, бѣшенства, безнадежности — все же шла къ своей цѣли. Теперь ей, прежде всего, необходимо было забрать въ руки меня и m-me де-Морсье. Ея другъ и помощникъ, Синнеттъ, уже сообщилъ ей изъ Лондона подробное содержаніе приготавливавшагося къ печатанію отчета Годжсона, и она сразу получила прямо въ сердце такую обиду: ее объявляютъ обманщицей, а Олкотта невиннымъ глупцомъ!
— Да напишите же вы, ради всего святого, Майерсу, — упрашивала она меня, — что вѣдь это съ ихъ стороны идіотство! ужь если я мошенница, такъ и Олкоттъ мошенникъ! ну, глупъ онъ, ну довѣрчивъ, да вѣдь не до такой же степени. Вѣдь это было бы совсѣмъ неестественно! И зачѣмъ это имъ надо его выгораживать?
Следовательно, нечего взводить на оккультизм обвинения в помрачении и гибели людей, обращающихся к нему среди своего безумия. Но ничто в свете, даже изучение великих истин, не может спасти тех, кто не сообразуется с законами природы…»
Подобные мысли, во всяком случае интересные, а иной раз и весьма глубокие, — всегда высказывались Еленой Петровной с необыкновенной простотой и ясностью, составляющими несомненный признак истинной талантливости, и, конечно, были главнейшим магнитом, меня к ней притягивавшим. Иной раз, и притом совсем неожиданно, она превращалась в настоящую вдохновенную проповедницу, вся преображалась и заставляла забывать, что ведь однако она не иное что, как самая беззастенчивая обманщица, которую надо только окончательно, осязательно для всех разоблачить и постараться заставить навсегда прекратить ее пагубные, возмутительные обманы.
Ежечасно меняясь и выказывая поочередно все свои качества и недостатки, сама постоянно горя и кипя, она образовывала вокруг себя какой-то вихрь, в который, хоть временно, попадал всякий, пришедший с нею в непосредственное соприкосновение. Сразу невозможно было очнуться — голова кружилась. Но она, несмотря на все свои физические страдания, порывы отчаянья, бешенства, безнадежности — все же шла к своей цели. Теперь ей, прежде всего, необходимо было забрать в руки меня и m-me де Морсье. Ее друг и помощник, Синнетт, уже сообщил ей из Лондона подробное содержание приготавливавшегося к печатанию отчета Годжсона, и она сразу получила прямо в сердце такую обиду: ее объявляют обманщицей, а Олкотта невинным глупцом!
— Да напишите же вы, ради всего святого, Майерсу, — упрашивала она меня, — что ведь это с их стороны идиотство! уж если я мошенница, так и Олкотт мошенник! ну, глуп он, ну доверчив, да ведь не до такой же степени. Ведь это было бы совсем неестественно! И зачем это им надо его выгораживать?
