ватская — и узнаю все. О результатахъ моего разслѣдованія извѣщу своевременно.
Письмо это я, при m-me де-Морсье, показалъ Блаватской, и она не только не смутилась, но крайне обрадовалась. Она очевидно разсчитывала или на свою ловкость, или на мою «дружбу». А дружба, на ея жаргонѣ, была синонимомъ укрывательства.
Успокоясь на мой счетъ и отложивъ «уроки оккультизма» до Вюрцбурга, она принялась за m-me де-Морсье. Въ дѣлѣ «теософическаго общества» былъ нѣкій довольно щекотливый вопросъ. По ученію какъ древнихъ, такъ и новѣйшихъ «магистовъ» — великая Изида снимаетъ свой покровъ лишь передъ дѣвственно чистымъ существомъ, незнакомымъ со страстями и похотями человѣческими. Чтобы стать истиннымъ адептомъ, узнать высшія тайны природы и получить способность управлять природными силами (проще — производить разные феномены), необходимо всю жизнь, съ колыбели и до могилы, оставаться строгимъ аскетомъ.
«Поэтому, вотъ, и Могини можетъ со временемъ стать такимъ же великимъ адептомъ, какъ Моріа или Кутъ-Хуми, — поясняла Блаватская, — онъ дѣвственникъ и никогда не глядитъ на женщинъ, онъ аскетъ».
Вмѣстѣ съ этимъ парижскіе теософы «знали», между прочимъ и со словъ Олкотта и того же Могини, что «madame» прошла уже весьма высокія «посвященія», что она находится на одной изъ высшихъ ступеней таинственной лѣстницы, что она безъ церемоніи разоблачаетъ Изиду и производитъ удивительные феномены. Аскетъ Могини, по ея знаку, подползаетъ къ ней, какъ пресмыкающееся, и цѣлуетъ край ея одежды.
Какимъ же образомъ все это согласовалось съ тѣмъ, также несомнѣннымъ фактомъ, что «m-me» — madame, а не «mademoiselle», что она — «veuve Blavatsky»?
Вопросъ назрѣлъ, съ нимъ уже не разъ «подъѣзжали» къ «madame» и, особенно въ такое опасное время, на него надо было рѣшительно отвѣтить. M-me де-Морсье, это золотое горячее сердце, этотъ пламенный ораторъ, эта страстная защитница жен-
ватская — и узнаю все. О результатах моего расследования извещу своевременно.
Письмо это я при m-me де Морсье показал Блаватской, и она не только не смутилась, но крайне обрадовалась. Она, очевидно, рассчитывала или на свою ловкость, или на мою «дружбу». А дружба, на ее жаргоне, была синонимом укрывательства.
Успокоясь на мой счет и отложив «уроки оккультизма» до Вюрцбурга, она принялась за m-me де Морсье. В деле «теософического общества» был некий довольно щекотливый вопрос. По учению как древних, так и новейших «магистов» — великая Изида снимает свой покров лишь перед девственно чистым существом, не знакомым со страстями и похотями человеческими. Чтобы стать истинным адептом, узнать высшие тайны природы и получить способность управлять природными силами (проще — производить разные феномены), необходимо всю жизнь, с колыбели и до могилы, оставаться строгим аскетом.
«Поэтому, вот, и Могини может со временем стать таким же великим адептом, как Мориа или Кут-Хуми, — поясняла Блаватская, — он девственник и никогда не глядит на женщин, он аскет».
Вместе с этим парижские теософы «знали», между прочим и со слов Олкотта и того же Могини, что «madame» прошла уже весьма высокие «посвящения», что она находится на одной из высших ступеней таинственной лестницы, что она без церемонии разоблачает Изиду и производит удивительные феномены. Аскет Могини, по ее знаку, подползает к ней, как пресмыкающееся, и целует край ее одежды.
Каким же образом все это согласовалось с тем, также несомненным фактом, что «m-me» — madame, а не «mademoiselle», что она — «veuve Blavatsky»?
Вопрос назрел, с ним уже не раз «подъезжали» к «madame» и особенно в такое опасное время на него надо было решительно ответить. M-me де Морсье, это золотое горячее сердце, этот пламенный оратор, эта страстная защитница жен-
