Когда m-me де-Морсье высказала ей, что аттестаты, выдаваемые мнѣ теперь Блаватской, никакъ не могутъ быть блестящи, — она стала увѣрять, будто узнала обо мнѣ не черезъ Блаватскую, а отъ двухъ достойныхъ всякаго уваженія и довѣрія молодыхъ людей изъ русскаго посольства, сказавшихъ ей, что я «такой человѣкъ, съ которымъ нельзя знаться». Однако, найдя возможность объявить подобную вещь, она низачто не хотѣла назвать имена этихъ достовѣрныхъ лицъ. — Такъ и осталось для меня тайной — существовали эти анонимные враги мои въ дѣйствительности или были только «матерьялизованы» герцогиней, вдохновленной «вдовой Ашъ-Пе-Бе». По счастью, на сей разъ, грубая, обернутая анонимностью клевета попала на безплодную почву — m-me де-Морсье посмѣялась только надъ подобными ухищреніями…
Второе существо, оставшееся вѣрнымъ Блаватской, несчастный морфинистъ Драмаръ, дни котораго были уже сочтены, находился въ то время, ради своего здоровья, въ Алжирѣ. Узнавъ обо всемъ случившемся, онъ объявилъ письменно, что тоже «ничему не вѣритъ» и остается на своемъ президентскомъ посту съ цѣлью защищать до послѣдняго издыханія теософію — «cette religion sublime» и ея, направляемую махатмами, провозвѣстницу.
Его образъ дѣйствій былъ также совсѣмъ ясенъ. Полный неудачникъ, никому не вѣдомый маленькій сотрудникъ мелкой прессы, — онъ, въ извѣстномъ кругу, дѣлалъ себѣ имя фанатическими статьями о «теософіи». Запутавшійся въ своихъ мысляхъ атеистъ, захлебывающійся отъ злобы порицатель христіанства, о которомъ онъ не имѣлъ понятія, — онъ нашелъ «новую религію» и мечталъ обратить въ нее сначала Францію, а затѣмъ и весь міръ. Роль апостола не могла не соблазнять его.
А тутъ вдругъ основательница и первая провозвѣстница этой религіи оказывается такою! Конечно, можно пытаться отдѣлить Блаватскую отъ теософіи: но все же, въ данномъ случаѣ и въ данныхъ обстоятельствахъ, это не особенно легко, все же являются неожиданныя, большія задержки для успѣшнаго хода дѣла. А потому, хоть Блаватская и обманщица, надо прикрыть
Когда m-me де-Морсье высказала ей, что аттестаты, выдаваемые мне теперь Блаватской, никак не могут быть блестящи, — она стала уверять, будто узнала обо мне не через Блаватскую, а от двух достойных всякого уважения и доверия молодых людей из русского посольства, сказавших ей, что я «такой человек, с которым нельзя знаться». Однако, найдя возможность объявить подобную вещь, она ни за что не хотела назвать имена этих достоверных лиц. Так и осталось для меня тайной — существовали эти анонимные враги мои в действительности или были только «материализованы» герцогиней, вдохновленной «вдовой Аш-Пе-Бе». По счастью, на сей раз грубая, обернутая анонимностью клевета попала на бесплодную почву — m-me де Морсье посмеялась только над подобными ухищрениями…
Второе существо, оставшееся верным Блаватской, несчастный морфинист Драмар, дни которого были уже сочтены, находился в то время, ради своего здоровья, в Алжире. Узнав обо всем случившемся, он объявил письменно, что тоже «ничему не верит» и остается на своем президентском посту с целью защищать до последнего издыхания теософию — «cette religion sublime» и ее направляемую махатмами провозвестницу.
Его образ действий был также совсем ясен. Полный неудачник, никому не ведомый маленький сотрудник мелкой прессы, — он, в известном кругу, делал себе имя фанатическими статьями о «теософии». Запутавшийся в своих мыслях атеист, захлебывающийся от злобы порицатель христианства, о котором он не имел понятия, — он нашел «новую религию» и мечтал обратить в нее сначала Францию, а затем и весь мир. Роль апостола не могла не соблазнять его.
А тут вдруг основательница и первая провозвестница этой религии оказывается такою! Конечно, можно пытаться отделить Блаватскую от теософии: но все же в данном случае и в данных обстоятельствах это не особенно легко, все же являются неожиданные, большие задержки для успешного хода дела. А потому хоть Блаватская и обманщица, надо прикрыть
