ществуетъ то, чему въ то же время не принадлежитъ настоящее бытіе, то выходитъ, слѣдовательно, что и существующее можетъ какъ-то не существовать.
Если же мы, скажемъ, что софистъ своимъ искусствомъ приводитъ насъ къ призрачнымъ, ложнымъ знаніямъ, принимающимъ вещи не за то, что онѣ есть, не такъ, какъ онѣ есть, то опять впадемъ въ противорѣчіе, такъ какъ этимъ утвержденіемъ мы признали бы существованіе лжи, т. е. признали бы несуществующее существующимъ.
Остается, дабы избѣжать такихъ затрудненій, предположить вопреки Пармениду, что несуществующее можетъ нѣкоторымъ образомъ существовать, а существующее, наоборотъ, не существовать. Для выясненія этого положенія, по мнѣнію элейца, необходимо разсмотрѣть теперь также и понятіе бытія, къ чему непосредственно онъ и приступаетъ.
Для того, чтобы была болѣе ясна логическая связь между тѣми простыми вопросами, съ которыми мы встрѣчаемся въ первыхъ главахъ діалога, и вопросомъ уже чисто философскаго характера о несущемъ, а затѣмъ и со всѣмъ дальнѣйшимъ, надо помнить слѣдующее:
Чтобы имѣть возможность изобразить софиста соотвѣтственно своему взгляду на софистовъ какъ на лжемудрецовъ, Платонъ предварительно долженъ былъ разрѣшить вопросъ о самой лжи, существованіе которой софисты категорически отрицали, между тѣмъ какъ она, по мнѣнію Платона, составляла коренную черту въ ихъ характерѣ. Объ этомъ отрицаніи софистами лжи Платонъ самъ неоднократно свидѣтельствовалъ въ своихъ произведеніяхъ. Напримѣръ, въ Эвѳидемѣ[1] мы встрѣчаемся съ умозаключеніемъ софистовъ, которымъ доказывалось, что нельзя говорить о томъ, чего нѣтъ, а, слѣдовательно, нельзя и лгать. Употребленіе этого софизма Платонъ приписывалъ Протагоровымъ ученикамъ[2]. Затѣмъ, въ Кратилѣ[3] Платонъ говоритъ, что есть и были нѣкоторые люди, которые утверждаютъ, что нельзя говорить ложно. Въ Ѳеэтетѣ[4] Платонъ, разбирая крайне сенсуалисти-
ществует то, чему в то же время не принадлежит настоящее бытие, то выходит, следовательно, что и существующее может как-то не существовать.
Если же мы, скажем, что софист своим искусством приводит нас к призрачным, ложным знаниям, принимающим вещи не за то, что они есть, не так, как они есть, то опять впадем в противоречие, так как этим утверждением мы признали бы существование лжи, т. е. признали бы несуществующее существующим.
Остается, дабы избежать таких затруднений, предположить вопреки Пармениду, что несуществующее может некоторым образом существовать, а существующее, наоборот, не существовать. Для выяснения этого положения, по мнению элейца, необходимо рассмотреть теперь также и понятие бытия, к чему непосредственно он и приступает.
Для того, чтобы была более ясна логическая связь между теми простыми вопросами, с которыми мы встречаемся в первых главах диалога, и вопросом уже чисто философского характера о несущем, а затем и со всем дальнейшим, надо помнить следующее:
Чтобы иметь возможность изобразить софиста соответственно своему взгляду на софистов как на лжемудрецов, Платон предварительно должен был разрешить вопрос о самой лжи, существование которой софисты категорически отрицали, между тем как она, по мнению Платона, составляла коренную черту в их характере. Об этом отрицании софистами лжи Платон сам неоднократно свидетельствовал в своих произведениях. Например, в Эвфидеме[1] мы встречаемся с умозаключением софистов, которым доказывалось, что нельзя говорить о том, чего нет, а, следовательно, нельзя и лгать. Употребление этого софизма Платон приписывал Протагоровым ученикам[2]. Затем, в Кратиле[3] Платон говорит, что есть и были некоторые люди, которые утверждают, что нельзя говорить ложно. В Феэтете[4] Платон, разбирая крайне сенсуалисти-
