— Такъ что же, Кевисъ? продолжалъ онъ: еслибы нечету необходимо было не погибать; то неужели и три 106. оставалось бы негибнущимъ? — Какъ же иначе? — Значитъ, если бы и нетеплому надлежало не погибать; то какъ скоро кто вздумалъ бы къ снѣгу приблизить теплоту, онъ устранился бы безвредно и не растаялъ? Вѣдь снѣгъ не можетъ погибнуть, а удерживая свое существованіе, не можетъ принять теплоту. — Твоя правда, сказалъ онъ. — Еслибы, думаю также, и нехолодному надобно было не погибать; то какъ скоро кто приблизилъ бы къ огню что-нибудь холодное, огонь не потухъ бы и не погибъ, но отошелъ бы невредимымъ? — Необходимо, отвѣчалъ онъ. — Но не необходимо ли сказать то же самое и о безсмертномъ? спросилъ онъ. Въ самомъ дѣлѣ, если безсмертное есть вмѣстѣ и B. негибнущее, то душѣ, когда приближается къ ней смерть, погибнуть невозможно; потому что смерти, по вышесказанному, она вѣрно не приметъ и не будетъ мертвою, равно какъ число три, сказали мы, не будетъ четомъ, хотя оно и не есть нечетъ самъ по себѣ, или какъ огонь не будетъ холодомъ, хотя онъ и не есть теплота въ огнѣ. Впрочемъ, можетъ быть, кто-нибудь скажетъ: что́ C. препятствуетъ нечету, — хотя, по приближеніи къ нему чета, какъ найдено, онъ и не дѣлается четомъ, — что препятствуетъ нечету уничтожиться и вмѣсто себя дать мѣсто чету? Кто сказалъ бы это, съ тѣмъ мы не могли бы спорить, что нечетъ не уничтожается; потому что нечетъ не есть нѣчто негибнущее. А будь это намъ извѣстно, мы легко спорили бы, что, по приближеніи чета, и нечетъ и три тотчасъ уходятъ. Точно также могли бы спорить и объ огнѣ, и о теплотѣ, и о всемъ другомъ. Не правда ли? — Конечно. — То самое теперь и о безсмертномъ: если намъ извѣстно, что оно не гибнетъ, то душа нетолько безсмертна, но и не гибнетъ; а когда не такъ, то нужно иное доказательство. — Нѣтъ, для этого-то не D. нужно, сказалъ онъ; ибо едва ли что-нибудь не разрушится,
— Так что же, Кевис? продолжал он: если бы нечету необходимо было не погибать; то неужели и три 106. оставалось бы негибнущим? — Как же иначе? — Значит, если бы и нетеплому надлежало не погибать; то как скоро кто вздумал бы к снегу приблизить теплоту, он устранился бы безвредно и не растаял? Ведь снег не может погибнуть, а удерживая свое существование, не может принять теплоту. — Твоя правда, сказал он. — Если бы, думаю также, и нехолодному надобно было не погибать; то как скоро кто приблизил бы к огню что-нибудь холодное, огонь не потух бы и не погиб, но отошел бы невредимым? — Необходимо, отвечал он. — Но не необходимо ли сказать то же самое и о бессмертном? спросил он. В самом деле, если бессмертное есть вместе и B. негибнущее, то душе, когда приближается к ней смерть, погибнуть невозможно; потому что смерти, по вышесказанному, она верно не примет и не будет мертвою, равно как число три, сказали мы, не будет четом, хотя оно и не есть нечет сам по себе, или как огонь не будет холодом, хотя он и не есть теплота в огне. Впрочем, может быть, кто-нибудь скажет: что́ C. препятствует нечету, — хотя, по приближении к нему чета, как найдено, он и не делается четом, — что препятствует нечету уничтожиться и вместо себя дать место чету? Кто сказал бы это, с тем мы не могли бы спорить, что нечет не уничтожается; потому что нечет не есть нечто негибнущее. А будь это нам известно, мы легко спорили бы, что, по приближении чета, и нечет и три тотчас уходят. Точно также могли бы спорить и об огне, и о теплоте, и о всём другом. Не правда ли? — Конечно. — То самое теперь и о бессмертном: если нам известно, что оно не гибнет, то душа нетолько бессмертна, но и не гибнет; а когда не так, то нужно иное доказательство. — Нет, для этого-то не D. нужно, сказал он; ибо едва ли что-нибудь не разрушится,
