ваетъ отъ него истину и, требуя заботливости о себѣ и о своемъ, отвлекаетъ его отъ разумѣнія; безъ истины же и разумѣнія невозможно ни справедливое, ни доброе, поколику то и другое въ своей сущности созерцается душею, — невозможны ни мужество, ни разсудительность, поколику первое не должно связываться страхомъ смерти, а послѣдняя удовольствіями тѣлесными, — вообще невозможна никакая добродѣтель. Сократъ умозаключаетъ слѣдующимъ образомъ: «Не это ли, не отрѣшеніе ли души отъ тѣла называется смертію? Отрѣшить же душу всегда стараются преимущественно тѣ, которые истинно философствуютъ, поколику занятіе философа въ томъ и состоитъ, чтобы отрѣшать душу отъ тѣла. Слѣдовательно, не смѣшно ли было бы, если бы человѣкъ, своею жизнію приготовляясь стать сколько можно ближе къ смерти, началъ скорбѣть, когда смерть пришла къ нему? Итакъ я справедливо не жалуюсь и не скорблю, оставляя васъ, ибо надѣюсь, что и тамъ не менѣе, чѣмъ здѣсь, встрѣчусь съ добрыми друзьями.» P. 64. B — 69. B.
Понятно, что это доказательство вполнѣ оправдываетъ Сократа въ безтрепетномъ ожиданіи смерти, такъ какъ онъ во всю жизнь умиралъ, то есть, постепенно отрѣшался отъ всего тѣлеснаго. Но отсюда еще непосредственно не вытекаетъ истина о загробномъ существованіи души. Поэтому Кевисъ возражаетъ: душа, по отрѣшеніи отъ тѣла, не разсѣется ли какъ воздухъ или паръ? Чтобы рѣшить этотъ вопросъ, Сократу надлежало доказать, что искомое философомъ разумѣніе, для котораго онъ старается очищать душу отъ всего чувственнаго, скрывается въ ней самой и не подлежитъ закону переворотовъ, называемыхъ жизнію и смертію. Доказательство его къ этой цѣли идетъ слѣдующимъ образомъ. Есть старинное преданіе, говоритъ онъ, что души, живущія на землѣ, перешли сюда изъ умершихъ. Преданіе это можно подтвердить наблюденіемъ надъ всѣми вещами природы. Въ природѣ все бываетъ такъ, что противное происходитъ изъ противнаго, напримѣръ большее изъ меньшаго, лучшее изъ
вает от него истину и, требуя заботливости о себе и о своем, отвлекает его от разумения; без истины же и разумения невозможно ни справедливое, ни доброе, поколику то и другое в своей сущности созерцается душею, — невозможны ни мужество, ни рассудительность, поколику первое не должно связываться страхом смерти, а последняя удовольствиями телесными, — вообще невозможна никакая добродетель. Сократ умозаключает следующим образом: «Не это ли, не отрешение ли души от тела называется смертию? Отрешить же душу всегда стараются преимущественно те, которые истинно философствуют, поколику занятие философа в том и состоит, чтобы отрешать душу от тела. Следовательно, не смешно ли было бы, если бы человек, своею жизнью приготовляясь стать сколько можно ближе к смерти, начал скорбеть, когда смерть пришла к нему? Итак я справедливо не жалуюсь и не скорблю, оставляя вас, ибо надеюсь, что и там не менее, чем здесь, встречусь с добрыми друзьями.» P. 64. B — 69. B.
Понятно, что это доказательство вполне оправдывает Сократа в бестрепетном ожидании смерти, так как он во всю жизнь умирал, то есть, постепенно отрешался от всего телесного. Но отсюда еще непосредственно не вытекает истина о загробном существовании души. Поэтому Кевис возражает: душа, по отрешении от тела, не рассеется ли как воздух или пар? Чтобы решить этот вопрос, Сократу надлежало доказать, что искомое философом разумение, для которого он старается очищать душу от всего чувственного, скрывается в ней самой и не подлежит закону переворотов, называемых жизнью и смертию. Доказательство его к этой цели идет следующим образом. Есть старинное предание, говорит он, что души, живущие на земле, перешли сюда из умерших. Предание это можно подтвердить наблюдением над всеми вещами природы. В природе всё бывает так, что противное происходит из противного, например большее из меньшего, лучшее из
