есть прекрасное? Отвѣтчика, слышавшаго объ этомъ отъ законодателя, умъ долженъ обличать и, многократно всячески обличая, приводить къ мнѣнію, что это не больше прекрасно, какъ и постыдно: то же самое и о справедливомъ, и о E. добромъ, — о всемъ, что особенно уважалъ онъ. Послѣ сего, что̀, думаешь, сдѣлаетъ онъ съ этимъ относительно уваженія и послушанія? — Необходимо, сказалъ онъ, что не будетъ уже ни столько уважать, ни слушаться. — А если не признаетъ достоуважаемымъ и сроднымъ этого, какъ прежде — того, и не найдетъ здѣсь истины, примолвилъ я; то, естественно, къ какой иной жизни обратится, какъ не къ жизни ласкателей? — Не 539. иначе, сказалъ онъ. — Стало-быть, вмѣсто человѣка, преданнаго закону, онъ покажется, думаю, беззаконникомъ. — Необходимо. — Если же таково будетъ свойство тѣхъ разсужденій, о которыхъ я недавно говорилъ, то не стоитъ ли оно извиненія? спросилъ я. — Даже сожалѣнія, примолвилъ онъ. — А чтобы не было тебѣ причины сожалѣть о тѣхъ тридцатилѣтнихъ воспитанникахъ, не нужно ли со всякою осторожностію приступать къ упомянутымъ разсужденіямъ? — И очень, сказалъ онъ. — И не въ томъ ли должна состоять вся эта осторожность, чтобы въ людяхъ молодыхъ не пробуждать къ B. нимъ вкуса? Вѣдь ты, думаю, замѣчалъ, что ребятишки, какъ скоро получили они вкусъ къ спорамъ, шутя злоупотребляютъ ими, — всегда расположены противорѣчить и, подражая обличителямъ, сами обличаютъ другихъ и радуются, какъ щенки, что словомъ тянутъ и рвутъ приближающихся къ нимъ людей. — Чрезвычайно вѣрно[1], сказалъ онъ. — Но послѣ того,
- ↑ А мы сказали бы: чрезвычайно какъ современенъ намъ Платонъ! Диалек-
мыхъ благородныхъ убѣжденій. Но если человѣкъ, колеблющійся въ своихъ убѣжденіяхъ, узнаетъ еще, что онъ подкидышъ, а не родной сынъ, что его природа не родственна съ тою наукою, которой онъ подкинутъ, что въ немъ нѣтъ никакого прирожденнаго основанія для сочувствованія ея внушеніямъ: то этотъ подкидышъ, захвативъ формальные дары воспитанія, преподанные ему воспринявшею его наукою, уходитъ изъ ея святилища и, совершенно предавшись ласкателямъ, преслѣдуетъ свою воспитательницу ненавистію, какъ будто бы въ ненависти находилъ возмездіе за прежнее послушаніе. Это вторая инстанція зла, на которой для истины и добра все потеряно.
есть прекрасное? Ответчика, слышавшего об этом от законодателя, ум должен обличать и, многократно всячески обличая, приводить к мнению, что это не больше прекрасно, как и постыдно: то же самое и о справедливом, и о E. добром, — о всём, что особенно уважал он. После сего, что̀, думаешь, сделает он с этим относительно уважения и послушания? — Необходимо, сказал он, что не будет уже ни столько уважать, ни слушаться. — А если не признает достоуважаемым и сродным этого, как прежде — того, и не найдет здесь истины, примолвил я; то, естественно, к какой иной жизни обратится, как не к жизни ласкателей? — Не 539. иначе, сказал он. — Стало быть, вместо человека, преданного закону, он покажется, думаю, беззаконником. — Необходимо. — Если же таково будет свойство тех рассуждений, о которых я недавно говорил, то не стоит ли оно извинения? спросил я. — Даже сожаления, примолвил он. — А чтобы не было тебе причины сожалеть о тех тридцатилетних воспитанниках, не нужно ли со всякою осторожностью приступать к упомянутым рассуждениям? — И очень, сказал он. — И не в том ли должна состоять вся эта осторожность, чтобы в людях молодых не пробуждать к B. ним вкуса? Ведь ты, думаю, замечал, что ребятишки, как скоро получили они вкус к спорам, шутя злоупотребляют ими, — всегда расположены противоречить и, подражая обличителям, сами обличают других и радуются, как щенки, что словом тянут и рвут приближающихся к ним людей. — Чрезвычайно верно[1], сказал он. — Но после того,
————————————
- ↑ А мы сказали бы: чрезвычайно как современен нам Платон! Диалек-
мых благородных убеждений. Но если человек, колеблющийся в своих убеждениях, узнает еще, что он подкидыш, а не родной сын, что его природа не родственна с тою наукою, которой он подкинут, что в нём нет никакого прирожденного основания для сочувствования её внушениям: то этот подкидыш, захватив формальные дары воспитания, преподанные ему воспринявшею его наукою, уходит из её святилища и, совершенно предавшись ласкателям, преследует свою воспитательницу ненавистию, как будто бы в ненависти находил возмездие за прежнее послушание. Это вторая инстанция зла, на которой для истины и добра всё потеряно.
