го, но необходимаго старца-отца, предшествовавшаго по времени его друзьямъ, и заставилъ бы этимъ рабствовать тѣхъ, въ чей домъ захотѣлъ бы ввести ихъ? — Да, клянусь Зевсомъ, сказалъ онъ. — Такъ большое же, какъ видно, счастье — родить тиранническаго сына, примолвилъ я. — Не очень, сказалъ онъ. — Но что, когда отъ роя собравшихся въ немъ удовольствій, отеческаго-то D. и материнскаго имущества ему не достанетъ, — не покусится ли онъ сперва на стѣну какого-нибудь дома, или на платье идущаго позднею ночью человѣка, а потомъ не очиститъ ли какого-нибудь священнаго храма? Между тѣмъ мнѣніями о похвальномъ и постыдномъ, которыя онъ имѣлъ издавна, съ дѣтства, и почиталъ справедливыми, овладѣютъ недавно освободившіяся E. изъ рабства и сопровождающія любовь пожеланія. Прежде, когда онъ состоялъ еще подъ законами и волею отца, управляясь самъ въ себѣ димократически, эти пожеланія разрѣшались только во снѣ — сновидѣніемъ; подпавъ же подъ 575. власть любви, онъ непрерывно будетъ такимъ на яву, какимъ изрѣдка бывалъ во снѣ, — не станетъ удерживаться отъ какого бы то ни было страшнаго убійства, жертвоприношенія и поступка. Тиранствующая въ немъ любовь, живя внѣ всякой власти и закона, какбы сама была единственнымъ властителемъ, поведетъ его, будто свой городъ, ко всякой дерзости, лишь бы напитать себя и сопутствующую себѣ буйную толпу, которая частію вошла извнѣ, отъ дурнаго знакомства, частію родилась внутри, отъ тѣхъ самыхъ нравовъ, какъ скоро нашла себя въ нихъ распущенною и свободною. Развѣ не это жизнь такого человѣка? — Это самое, сказалъ онъ. — И если такихъ-то B. въ городѣ немного, продолжалъ я, прочій же народъ мыслитъ здраво, — они, въ военное время, выходятъ и становятся охранительнымъ войскомъ какого-нибудь тиранна, или служатъ за жалованье: а когда вездѣ мирно и спокойно, — они дѣлаютъ много неважнаго зла въ самомъ своемъ городѣ. — Что именно разумѣешь ты? — Напримѣръ, воруютъ, подкапываются подъ стѣны, отрѣзываютъ кошельки, снимаютъ платье, святотатствуютъ, порабощаютъ, а иногда дѣлаютъ
го, но необходимого старца-отца, предшествовавшего по времени его друзьям, и заставил бы этим рабствовать тех, в чей дом захотел бы ввести их? — Да, клянусь Зевсом, сказал он. — Так большое же, как видно, счастье — родить тиранического сына, примолвил я. — Не очень, сказал он. — Но что, когда от роя собравшихся в нём удовольствий, отеческого-то D. и материнского имущества ему не достанет, — не покусится ли он сперва на стену какого-нибудь дома, или на платье идущего позднею ночью человека, а потом не очистит ли какого-нибудь священного храма? Между тем мнениями о похвальном и постыдном, которые он имел издавна, с детства, и почитал справедливыми, овладеют недавно освободившиеся E. из рабства и сопровождающие любовь пожелания. Прежде, когда он состоял еще под законами и волею отца, управляясь сам в себе димократически, эти пожелания разрешались только во сне — сновидением; подпав же под 575. власть любви, он непрерывно будет таким наяву, каким изредка бывал во сне, — не станет удерживаться от какого бы то ни было страшного убийства, жертвоприношения и поступка. Тиранствующая в нём любовь, живя вне всякой власти и закона, как бы сама была единственным властителем, поведет его, будто свой город, ко всякой дерзости, лишь бы напитать себя и сопутствующую себе буйную толпу, которая частью вошла извне, от дурного знакомства, частью родилась внутри, от тех самых нравов, как скоро нашла себя в них распущенною и свободною. Разве не это жизнь такого человека? — Это самое, сказал он. — И если таких-то B. в городе немного, продолжал я, прочий же народ мыслит здраво, — они, в военное время, выходят и становятся охранительным войском какого-нибудь тирана, или служат за жалованье: а когда везде мирно и спокойно, — они делают много неважного зла в самом своем городе. — Что именно разумеешь ты? — Например, воруют, подкапываются под стены, отрезывают кошельки, снимают платье, святотатствуют, порабощают, а иногда делают
