тельно, а изъ такого отвѣта необходимо вытекало слѣдствіе, что Эросъ не прекрасенъ. Притомъ, такъ какъ и доброе есть прекрасное; а Эросъ не прекрасенъ; то выходило, что онъ и не добръ. Это заключеніе своею смѣлостію должно было изумить слушателей и показаться имъ парадоксомъ, даже противурелигіозною мыслію. Посему Сократъ тотчасъ прикрываетъ свое ученіе авторитетомъ мантинейской жрицы Діотимы, у которой научился онъ, говоритъ, такъ смыслить объ Эросѣ, хотя въ другомъ мѣстѣ какъ будто шутитъ надъ нею, сравнивая ее съ софистами. — Ссылка на Діотиму имѣетъ здѣсь весьма важное значеніе по отношенію къ прежде произнесеннымъ рѣчамъ. Во-первыхъ, учитъ Сократа и строго укоряетъ за невѣжество касательно любви — не кто другой, какъ женщина; а между тѣмъ у Павзанія женскій полъ въ дѣлѣ эротическомъ униженъ, какъ ничего незначущій. Во-вторыхъ, въ лицѣ этой женщины является служительница боговъ, которая поэтому считаетъ справедливымъ изучать природу Эроса на пути отношеній человѣка къ міру метафизическому, и такимъ образомъ показываетъ, что Эриксимаховъ эмпиризмъ для изученія его природы достаточнымъ быть не можетъ. Жреческимъ значеніемъ Діотимы дѣлается наведеніе на мысль и о направленіи стремленій Эроса — не отъ людей къ людямъ, а къ прекрасному божественному; слѣдовательно косвенно обличается въ неосновательности и коренное положеніе въ рѣчи Аристофана. Такимъ направленіемъ своего ученія объ Эросѣ, Діотима, какъ жрица, защитившая Аѳинянъ отъ голода тѣлеснаго, какъ окрыленная религіознымъ восторгомъ философка, въ состояніи предотвратить отъ нихъ и голодъ душевный (199 C — 201 C).
Явно однакожъ, что вопросъ объ Эросѣ, какъ о чемъ-то непрекрасномъ и недобромъ, поставленъ Сократомъ въ сферѣ формальнаго мышленія, или въ области явленій, наполненной противорѣчіями. Эросъ является теперь съ одной стороны между безобразіемъ и зломъ, съ другой — между
тельно, а из такого ответа необходимо вытекало следствие, что Эрос не прекрасен. Притом, так как и доброе есть прекрасное; а Эрос не прекрасен; то выходило, что он и не добр. Это заключение своею смелостию должно было изумить слушателей и показаться им парадоксом, даже противурелигиозною мыслью. Посему Сократ тотчас прикрывает свое учение авторитетом мантинейской жрицы Диотимы, у которой научился он, говорит, так смыслить об Эросе, хотя в другом месте как будто шутит над нею, сравнивая ее с софистами. — Ссылка на Диотиму имеет здесь весьма важное значение по отношению к прежде произнесенным речам. Во-первых, учит Сократа и строго укоряет за невежество касательно любви — не кто другой, как женщина; а между тем у Павзания женский пол в деле эротическом унижен, как ничего незначущий. Во-вторых, в лице этой женщины является служительница богов, которая поэтому считает справедливым изучать природу Эроса на пути отношений человека к миру метафизическому, и таким образом показывает, что Эриксимахов эмпиризм для изучения его природы достаточным быть не может. Жреческим значением Диотимы делается наведение на мысль и о направлении стремлений Эроса — не от людей к людям, а к прекрасному божественному; следовательно косвенно обличается в неосновательности и коренное положение в речи Аристофана. Таким направлением своего учения об Эросе, Диотима, как жрица, защитившая Афинян от голода телесного, как окрыленная религиозным восторгом философка, в состоянии предотвратить от них и голод душевный (199 C — 201 C).
Явно однакож, что вопрос об Эросе, как о чём-то непрекрасном и недобром, поставлен Сократом в сфере формального мышления, или в области явлений, наполненной противоречиями. Эрос является теперь с одной стороны между безобразием и злом, с другой — между
