цанія оба поэта — комикъ и трагикъ, Аристофанъ и Агатонъ, обремененные виномъ, не поняли и заснули. Въ этомъ восторженіи Сократа къ высочайшему единству прекраснаго состоитъ засвидѣтельствованное Алкивіадомъ его превосходство надъ другими людьми и несравнимость съ ними (p. 221 C sq.), — несравнимость нетолько съ поэтами, но и съ знаменитыми людьми государственными. Тутъ опять нельзя не удивляться чрезвычайно удачному уподобленію его Силенамъ и Сатирамъ — не въ томъ уже отношеніи, что они стояли въ мастерскихъ, имѣли смѣшную фигуру и внутри себя скрывали драгоцѣнныя изваянія, а въ томъ, что были полубоги, геніи, и напоминали собой о геніальности Сократа (p. 219 C), въ которомъ живетъ геній геніевъ — Эросъ. Приступая къ своей импровизаціи, Алкивіадъ, по нетрезвому состоянію, не ручается за порядокъ своей рѣчи (p. 215 A); однакожъ и она, какъ рѣчь Агатона и Сократа, изображаетъ этого философа — Эроса сперва въ его природѣ, а потомъ въ его дѣлахъ. Природа Сократа обрисовывается сходствомъ его, во-первыхъ, съ Силеномъ — и по наружности, и по тѣмъ сокровищамъ, которыя скрывались въ душѣ его; во-вторыхъ, съ Сатиромъ — по той насмѣшливости, которая всегда отражалась въ его ироніи, и по удивительной силѣ рѣчей, которыя очаровывали слушателей больше, чѣмъ флейта Марсіаса, называемаго Сатиромъ. Изъ дѣлъ же Сократа Алкивіадъ описываетъ именно тѣ, которыя пораждаемы были Эросомъ и представляли въ Сократѣ человѣка, благодѣтельствовавшаго согражданамъ, какъ своею философіею, такъ и военными своими подвигами.
Разсмотрѣвъ форму и содержаніе Симпосіона, мы, кажется, легко уже можемъ видѣть, какая цѣль всего этого сочиненія. Платонъ хотѣлъ внушить своимъ читателямъ, что ни риторы, ни софисты, ни даже поэты не знаютъ, что̀ такое истинно-философская любовь и какимъ образомъ надобно стремиться къ ней; потому что понятія ихъ о любви шатки и неопредѣленны, образуются подъ вліяніемъ побужденій
цания оба поэта — комик и трагик, Аристофан и Агатон, обремененные вином, не поняли и заснули. В этом восторжении Сократа к высочайшему единству прекрасного состоит засвидетельствованное Алкивиадом его превосходство над другими людьми и несравнимость с ними (p. 221 C sq.), — несравнимость нетолько с поэтами, но и со знаменитыми людьми государственными. Тут опять нельзя не удивляться чрезвычайно удачному уподоблению его Силенам и Сатирам — не в том уже отношении, что они стояли в мастерских, имели смешную фигуру и внутри себя скрывали драгоценные изваяния, а в том, что были полубоги, гении, и напоминали собой о гениальности Сократа (p. 219 C), в котором живет гений гениев — Эрос. Приступая к своей импровизации, Алкивиад, по нетрезвому состоянию, не ручается за порядок своей речи (p. 215 A); однакож и она, как речь Агатона и Сократа, изображает этого философа — Эроса сперва в его природе, а потом в его делах. Природа Сократа обрисовывается сходством его, во-первых, с Силеном — и по наружности, и по тем сокровищам, которые скрывались в душе его; во-вторых, с Сатиром — по той насмешливости, которая всегда отражалась в его иронии, и по удивительной силе речей, которые очаровывали слушателей больше, чем флейта Марсиаса, называемого Сатиром. Из дел же Сократа Алкивиад описывает именно те, которые порождаемы были Эросом и представляли в Сократе человека, благодетельствовавшего согражданам, как своею философиею, так и военными своими подвигами.
Рассмотрев форму и содержание Симпосиона, мы, кажется, легко уже можем видеть, какая цель всего этого сочинения. Платон хотел внушить своим читателям, что ни риторы, ни софисты, ни даже поэты не знают, что̀ такое истинно-философская любовь и каким образом надобно стремиться к ней; потому что понятия их о любви шатки и неопределенны, образуются под влиянием побуждений
