домъ Штальбома на этотъ діалогъ не имѣемъ причины не согласиться и мы.
Іонъ явно дѣлится на двѣ части, изъ которыхъ первая идетъ отъ начала до стр. 526 E, а вторая — отъ этой страницы до конца діалога. Въ первой части раскрывается та главная мысль, что всѣ поэты даромъ творчества обязаны не знанію искуства или науки, а божественному воодушевленію, и творятъ не сознательно — силою своего ума, а страдательно, какбы одержимые музами, поэтому и называются истолкователями воли боговъ. Подъ вліяніемъ такого же обаянія или одушевленія декламируютъ и рапсодисты; только они бываютъ одержимы не музами, а каждый тѣмъ поэтомъ, который нашелъ въ немъ свой органъ и своими твореніями приводитъ его въ состояніе восторга. Поэтому, какъ поэты истолковываютъ волю боговъ: такъ рапсодисты бываютъ истолкователями мыслей и чувствованій, высказываемыхъ поэтами, а своимъ собственнымъ знаніемъ и умомъ не обнимаютъ тѣхъ предметовъ, о которыхъ говорятъ, и рапсодируютъ только какъ изступленные. Эта послѣдняя мысль Сократа показалась обидною для самолюбія Іона, и потому заставила собесѣдниковъ изслѣдовать, на знаніи ли и на какомъ знаніи основывается искуство рапсодиста. Рѣшеніемъ новаго, возбужденнаго теперь, вопроса занимается вторая часть діалога. Въ ней полагается, что любимый поэтъ Іона, Омиръ, говоритъ о разныхъ предметахъ, напримѣръ, объ управленіи колесницами, объ употребленіи лекарствъ, о вожденіи кораблей, о командованіи войскомъ: но всѣ эти дѣйствія болѣе извѣстны кучерамъ, врачамъ, кормчимъ, военачальникамъ, чѣмъ рапсодисту; слѣдовательно, рапсодистъ не знаетъ того, что рапсодируетъ изъ Омира. Іонъ соглашается; но чтобы указать въ Омирѣ предметъ, который былъ бы коротко знакомъ и рапсодисту, усвояетъ ему полное знаніе науки военачальничества, и такимъ образомъ, отвѣчая на вопросы Сократа, приходитъ къ нелѣпому заключенію, что отличный рапсодистъ есть превосходный генералъ.
дом Штальбома на этот диалог не имеем причины не согласиться и мы.
Ион явно делится на две части, из которых первая идет от начала до стр. 526 E, а вторая — от этой страницы до конца диалога. В первой части раскрывается та главная мысль, что все поэты даром творчества обязаны не знанию искусства или науки, а божественному воодушевлению, и творят не сознательно — силою своего ума, а страдательно, как бы одержимые музами, поэтому и называются истолкователями воли богов. Под влиянием такого же обаяния или одушевления декламируют и рапсодисты; только они бывают одержимы не музами, а каждый тем поэтом, который нашел в нём свой орган и своими творениями приводит его в состояние восторга. Поэтому, как поэты истолковывают волю богов: так рапсодисты бывают истолкователями мыслей и чувствований, высказываемых поэтами, а своим собственным знанием и умом не обнимают тех предметов, о которых говорят, и рапсодируют только как исступленные. Эта последняя мысль Сократа показалась обидною для самолюбия Иона, и потому заставила собеседников исследовать, на знании ли и на каком знании основывается искусство рапсодиста. Решением нового, возбужденного теперь, вопроса занимается вторая часть диалога. В ней полагается, что любимый поэт Иона, Омир, говорит о разных предметах, например, об управлении колесницами, об употреблении лекарств, о вождении кораблей, о командовании войском: но все эти действия более известны кучерам, врачам, кормчим, военачальникам, чем рапсодисту; следовательно, рапсодист не знает того, что рапсодирует из Омира. Ион соглашается; но чтобы указать в Омире предмет, который был бы коротко знаком и рапсодисту, усвояет ему полное знание науки военачальничества, и таким образом, отвечая на вопросы Сократа, приходит к нелепому заключению, что отличный рапсодист есть превосходный генерал.
