Іонъ. Вѣроятно.B.
Сокр. Значитъ, мы не ошибемся, почтеннѣйшій, если скажемъ, что Іонъ одинаково силенъ и въ Омирѣ, и въ прочихъ поэтахъ, поколику онъ самъ признается, что одинъ и тотъ же будетъ достаточнымъ судьею всѣхъ, говорящихъ объ одномъ и томъ же; а поэты почти всѣ разсуждаютъ объ одномъ и томъ же.
Іонъ. Однако, что за причина, Сократъ, что когда кто разговариваетъ о другомъ поэтѣ, я и вниманія не обращаю, и не могу внести въ разговоръ ничего достойнаго замѣчанія, — C. просто, сплю; а какъ скоро напомнятъ объ Омирѣ, тотчасъ пробуждаюсь, обращаю вниманіе и получаю способность говорить?
Сокр. Это-то нетрудно объяснить, другъ мой: всякому покажется, что ты не можешь говорить объ Омирѣ на основаніи искуства и знанія. Вѣдь еслибы твоею способностію управляло искуство; то ты могъ бы разсуждать и о всѣхъ другихъ поэтахъ; потому что поэзія есть цѣлое. Или нѣтъ?
Іонъ. Да.
Сокр. Пусть бы кто взялъ въ цѣлости и другое D. какое-либо искуство, — не тотъ же ли образъ изслѣдованія касательно всѣхъ ихъ? Хочешь ли выслушать, Іонъ, какъ я разумѣю это?
Іонъ. Да, клянусь Зевсомъ, Сократъ, я радъ слушать васъ, мудрецовъ.
Сокр. Хотѣлось бы, Іонъ, чтобы слова твои были справедливы; но мудры-то, должно быть, вы, рапсодисты, да комедіанты, да тѣ, которыхъ стихи вы поете: я же не говорю ничего болѣе, кромѣ правды[1], какъ свойственно человѣку E. простому. Заключай и изъ того, о чемъ я сейчасъ спросилъ тебя: какъ ничтожны, простоваты и всякому извѣстны слова мои,
- ↑ Я не говорю ничего болѣе, кромѣ правды, — οὐδὲν ἄλλο ἢ τἀληθῆ λέγω. Эти слова, кажется, несовсѣмъ идутъ къ Сократу, любившему притворяться, что онъ не знаетъ истины. Посему, вмѣсто τἀληθῆ λέγω, не слѣдуетъ ли читать τὰ εὐήθη λέγω? Это больше гармонируетъ и съ слѣдующими тотчасъ словами; οἶον εἰκὸς ιδιώτην ἄνθρωπον.
Ион. Вероятно.B.
Сокр. Значит, мы не ошибемся, почтеннейший, если скажем, что Ион одинаково силен и в Омире, и в прочих поэтах, поколику он сам признается, что один и тот же будет достаточным судьею всех, говорящих об одном и том же; а поэты почти все рассуждают об одном и том же.
Ион. Однако, что за причина, Сократ, что когда кто разговаривает о другом поэте, я и внимания не обращаю, и не могу внести в разговор ничего достойного замечания, — C. просто, сплю; а как скоро напомнят об Омире, тотчас пробуждаюсь, обращаю внимание и получаю способность говорить?
Сокр. Это-то нетрудно объяснить, друг мой: всякому покажется, что ты не можешь говорить об Омире на основании искусства и знания. Ведь если бы твоею способностью управляло искусство; то ты мог бы рассуждать и о всех других поэтах; потому что поэзия есть целое. Или нет?
Ион. Да.
Сокр. Пусть бы кто взял в целости и другое D. какое-либо искусство, — не тот же ли образ исследования касательно всех их? Хочешь ли выслушать, Ион, как я разумею это?
Ион. Да, клянусь Зевсом, Сократ, я рад слушать вас, мудрецов.
Сокр. Хотелось бы, Ион, чтобы слова твои были справедливы; но мудры-то, должно быть, вы, рапсодисты, да комедианты, да те, которых стихи вы поете: я же не говорю ничего более, кроме правды[1], как свойственно человеку E. простому. Заключай и из того, о чём я сейчас спросил тебя: как ничтожны, простоваты и всякому известны слова мои,
————————————
- ↑ Я не говорю ничего более, кроме правды, — οὐδὲν ἄλλο ἢ τἀληθῆ λέγω. Эти слова, кажется, не совсем идут к Сократу, любившему притворяться, что он не знает истины. Посему, вместо τἀληθῆ λέγω, не следует ли читать τὰ εὐήθη λέγω? Это больше гармонирует и со следующими тотчас словами; οἶον εἰκὸς ιδιώτην ἄνθρωπον.
