силою и природою дѣйствующею, которая, всему прочему давая форму, сама однакожъ не есть пустая форма; — напротивъ, безпредѣльное представлялъ какъ матерію, не имѣющую никакого качества, но до того воспріимчивую относительно качествъ, что можетъ характеризоваться всякими и измѣняться всячески. Стало быть, въ производящемъ Филолай на первомъ планѣ видѣлъ силу, а въ производимомъ прежде всего усматривалъ матерію. Но въ томъ и другомъ искалъ онъ того и другаго; потому что матерія не пришла бы въ сцѣпленіе, если бы не связывалась силою и не восприняла ея, да и сила ничего не произвела бы, если бы не было матеріи. И такъ, Филолаево предѣльное есть само въ себѣ одно, всегда тожественное, постоянное и чрезъ то именно способное давать другому извѣстную форму, опредѣленныя условія существованія. Справедливость этого объясненія вытекаетъ изъ словъ самого Филолая, который, говоритъ, что тѣ два начала, по своей природѣ, ни подобны, ни сродны между собою, и потому никогда не сойдутся въ одно, если не привзойдетъ число и гармонія (Stob. p. 468. Boeckh. p. 62 sqq.). Въ самомъ дѣлѣ, на что этимъ указывается, какъ не на опредѣляющую силу, заключающуюся въ природѣ предѣльнаго, какъ бы, то есть, ἐν τῷ πεπερασμένῳ τὸ πέρας было ὁ ἀριθμὸς καὶ ἡ ἁρμονία, или самая способность давать формы вещамъ? — Отсюда ясно будетъ и то, почему пиѳагорейцы полагали, что силу и природу вещей надобно опредѣлять числами и чиселъ не отдѣлять отъ ней (Aristot. Metaph. I, 5. 6. XI, 6. XIII, 3. Phys. III, 4. Simplic. p. 104 B). Но, полагая, что одно начало вещей, чрезъ гармоническое отношеніе чиселъ, можетъ сходиться съ другимъ, Филолай требовалъ однакожъ, чтобы соединеніе ихъ было мудрое, а для сего признавалъ необходимую причину сочетанія этихъ началъ, которая была бы выше ихъ и предписывала имъ соединеніе дѣйствительно гармоническое, для опредѣленной цѣли. Такимъ образомъ, кромѣ двухъ началъ, у Филолая является третье, τὸ ἕν, то есть единое высочайшее и послѣднее, τὸ πρῶ-
силою и природою действующею, которая, всему прочему давая форму, сама однакож не есть пустая форма; — напротив, беспредельное представлял как материю, не имеющую никакого качества, но до того восприимчивую относительно качеств, что может характеризоваться всякими и изменяться всячески. Стало быть, в производящем Филолай на первом плане видел силу, а в производимом прежде всего усматривал материю. Но в том и другом искал он того и другого; потому что материя не пришла бы в сцепление, если бы не связывалась силою и не восприняла её, да и сила ничего не произвела бы, если бы не было материи. Итак, Филолаево предельное есть само в себе одно, всегда тожественное, постоянное и чрез то именно способное давать другому известную форму, определенные условия существования. Справедливость этого объяснения вытекает из слов самого Филолая, который, говорит, что те два начала, по своей природе, ни подобны, ни сродны между собою, и потому никогда не сойдутся в одно, если не привзойдет число и гармония (Stob. p. 468. Boeckh. p. 62 sqq.). В самом деле, на что этим указывается, как не на определяющую силу, заключающуюся в природе предельного, как бы, то есть, ἐν τῷ πεπερασμένῳ τὸ πέρας было ὁ ἀριθμὸς καὶ ἡ ἁρμονία, или самая способность давать формы вещам? — Отсюда ясно будет и то, почему пифагорейцы полагали, что силу и природу вещей надобно определять числами и чисел не отделять от ней (Aristot. Metaph. I, 5. 6. XI, 6. XIII, 3. Phys. III, 4. Simplic. p. 104 B). Но, полагая, что одно начало вещей, чрез гармоническое отношение чисел, может сходиться с другим, Филолай требовал однакож, чтобы соединение их было мудрое, а для сего признавал необходимую причину сочетания этих начал, которая была бы выше их и предписывала им соединение действительно гармоническое, для определенной цели. Таким образом, кроме двух начал, у Филолая является третье, τὸ ἕν, то есть единое высочайшее и последнее, τὸ πρῶ-
