Теэт. Почему же?
Ин. И движеніе станетъ, и стояніе опять будетъ двигаться; потому что которое нибудь изъ обоихъ, сдѣлавшись другимъ B. изъ нихъ, заставитъ это другое, принявшее противное, перемѣниться въ противную ему природу.
Теэт. Совершенно такъ.
Ин. И вотъ оба они причастны тожественному и отличному.
Теэт. Да.
Ин. Поэтому ни движенія-то, ни стоянія опять мы не назовемъ тожественнымъ или отличнымъ.
Теэт. Конечно, не назовемъ.
Ин. Но не должно ли существующее и тожественное разумѣть какъ нѣчто одно?
Теэт. Можетъ быть.
Ин. Если же существующее, и тожественное не будетъ означать ничего различнаго, то движеніе опять и стояніе
отъ стоянія или движенія, то не было бы ни стоянія, ни движенія: ибо быть не можетъ, чтобы какая нибудь вещь была та же и другая; а если бы не различались между собою бытіе и тожество, то стояніе и движеніе были бы одно и то же, потому что тогда бытіе могло бы находиться въ той же вещи вмѣстѣ съ родомъ или стоянія или движенія. Но и различіе не можетъ быть тѣмъ же, что̀ бытіе; ибо различіе всегда приписывается какой нибудь вещи, какъ скоро вещь сравнивается съ другими, отличными отъ ней вещами; между тѣмъ сущее есть сущее само по себѣ, а не чрезъ другія сущія. Отсюда слѣдуетъ, что родъ различія очень много отличается отъ природы бытія, движенія, стоянія и тожества, и какъ бы распредѣленъ по всѣмъ вещамъ, если только многія вещи не могутъ быть тѣми же. Впрочемъ, всѣ эти разсужденія еще не довольно ясны; поэтому постараемся объяснить дѣло примѣромъ. Положимъ, живетъ нѣкто, по имени Семпроній. Поколику дѣйствительно существуетъ, онъ причастенъ τοῦ ὄντος, и ему надобно приписать или стояніе или движеніе, потому что онъ или стоитъ или движется, — слѣдовательно, причастенъ идеѣ движенія или стоянія. Кромѣ того, онъ и тотъ же, и согласенъ самъ съ собою; и потому приходитъ въ общеніе тожества. Наконецъ, онъ же различенъ отъ прочихъ людей и вещей, — слѣдовательно, причастенъ различія. Изъ всего этого вытекаетъ, что природа не существующаго никакъ не противна существующему: потому что существованіе его не отрицается, а полагается только, что оно не таково, какъ сущее, есть нѣчто отъ сущаго отличное, значитъ, только относительно отрицается. Такъ, напримѣръ, говоря, что человѣкъ не есть звѣрь, мы этимъ выражаемъ только то, что человѣкъ отличенъ отъ звѣря, а самая сила природы его не уничтожается.
Теэт. Почему же?
Ин. И движение станет, и стояние опять будет двигаться; потому что которое-нибудь из обоих, сделавшись другим B. из них, заставит это другое, принявшее противное, перемениться в противную ему природу.
Теэт. Совершенно так.
Ин. И вот оба они причастны тожественному и отличному.
Теэт. Да.
Ин. Поэтому ни движения-то, ни стояния опять мы не назовем тожественным или отличным.
Теэт. Конечно, не назовем.
Ин. Но не должно ли существующее и тожественное разуметь как нечто одно?
Теэт. Может быть.
Ин. Если же существующее, и тожественное не будет означать ничего различного, то движение опять и стояние
——————
от стояния или движения, то не было бы ни стояния, ни движения: ибо быть не может, чтобы какая-нибудь вещь была та же и другая; а если бы не различались между собою бытие и тожество, то стояние и движение были бы одно и то же, потому что тогда бытие могло бы находиться в той же вещи вместе с родом или стояния или движения. Но и различие не может быть тем же, что̀ бытие; ибо различие всегда приписывается какой-нибудь вещи, как скоро вещь сравнивается с другими, отличными от ней вещами; между тем сущее есть сущее само по себе, а не чрез другие сущие. Отсюда следует, что род различия очень много отличается от природы бытия, движения, стояния и тожества, и как бы распределен по всем вещам, если только многие вещи не могут быть теми же. Впрочем, все эти рассуждения еще не довольно ясны; поэтому постараемся объяснить дело примером. Положим, живет некто, по имени Семпроний. Поколику действительно существует, он причастен τοῦ ὄντος, и ему надобно приписать или стояние или движение, потому что он или стоит или движется, — следовательно, причастен идее движения или стояния. Кроме того, он и тот же, и согласен сам с собою; и потому приходит в общение тожества. Наконец, он же различен от прочих людей и вещей, — следовательно, причастен различия. Из всего этого вытекает, что природа не существующего никак не противна существующему: потому что существование его не отрицается, а полагается только, что оно не таково, как сущее, есть нечто от сущего отличное, значит, только относительно отрицается. Так, например, говоря, что человек не есть зверь, мы этим выражаем только то, что человек отличен от зверя, а самая сила природы его не уничтожается.
