со вкусомъ подражать искусству, и онъ подумалъ, что у него есть то самое, что̀ нужно для художника, и, нѣсколько времени поколебавшись, какой онъ выберетъ родъ живописи: религіозный, историческій, жанръ, или реалистическій, онъ принялся писать. Онъ понималъ всѣ роды и могъ вдохновляться и тѣмъ и другимъ; но онъ не могъ себѣ представить того, чтобы можно было вовсе не знать, какіе есть роды живописи, и вдохновляться непосредственно тѣмъ, что̀ есть въ душѣ, не заботясь будетъ ли то, что̀ онъ напишетъ, принадлежать къ какому-нибудь извѣстному роду. Такъ-какъ онъ не зналъ этого и вдохновлялся не непосредственно жизнью, а посредственно, жизнью уже воплощенною искусствомъ, то онъ вдохновлялся очень быстро и легко, и также быстро и легко достигалъ того, что то, что̀ онъ писалъ, было очень похоже на тотъ родъ, которому онъ хотѣлъ подражать.
Болѣе всѣхъ другихъ родовъ ему нравился французскій граціозный и эфектный, и въ такомъ родѣ онъ началъ писать портретъ Анны, въ итальянскомъ костюмѣ, и портретъ этотъ казался ему и всѣмъ, кто его видѣлъ, очень удачнымъ.
Старый запущенный палаццо, съ высокими лѣпными плафонами и фресками на стѣнахъ, съ мозаичными полами, съ тяжелыми желтыми штофными гардинами на высокихъ окнахъ, вазами на консоляхъ и каминахъ, съ рѣзными дверями и съ мрачными залами, увѣшанными картинами, — палаццо этотъ, послѣ того какъ они переѣхали въ него, самою своею внѣшностью поддерживалъ во Вронскомъ пріятное заблужденіе, что онъ не столько русскій помѣщикъ, егермейстеръ безъ службы, сколько просвѣщенный любитель и