Къ чаю большихъ Долли вышла изъ своей комнаты. Степанъ Аркадьевичъ не выходилъ. Онъ, должно быть, вышелъ изъ комнаты жены заднимъ ходомъ.
— Я боюсь, что тебѣ будетъ холодно наверху, — замѣтила Долли, обращаясь къ Аннѣ, — мнѣ хочется перевести тебя внизъ, и мы ближе будемъ.
— Ахъ, ужъ пожалуйста обо мнѣ не заботьтесь, — отвѣчала Анна, вглядываясь въ лицо Долли и стараясь понять, было или не было примиренія.
— Тебѣ свѣтло будетъ здѣсь, — отвѣчала невѣстка.
— Я тебѣ говорю, что я сплю вездѣ и всегда какъ сурокъ.
— О чемъ это? — спросилъ Степанъ Аркадьевичъ, выходя изъ кабинета и обращаясь къ женѣ.
По тону его и Кити и Анна сейчасъ поняли, что примиреніе состоялось.
— Я Анну хочу перевести внизъ, но надо гардины перевѣсить. Никто не сумѣетъ сдѣлать, надо самой, — отвѣчала Долли, обращаясь къ нему.
„Богъ знаетъ, вполнѣ ли помирились“, подумала Анна, услышавъ ея тонъ, холодный и спокойный.
— Ахъ, полно, Долли, все дѣлать трудности, — сказалъ мужъ. — Ну, хочешь, я все сдѣлаю…
„Да, должно быть, примирились“, подумала Анна.
— Знаю, какъ ты все сдѣлаешь, — отвѣчала Долли: — скажешь Матвѣю сдѣлать то, чего нельзя сдѣлать, а самъ уѣдешь, а онъ все перепутаетъ, — и привычная насмѣшливая улыбка морщила концы губъ Долли, когда она говорила это.
„Полное, полное примиреніе, полное, — подумала Анна,