гаемъ ногти, засучиваемъ иногда рукава. А тутъ люди нарочно отпускаютъ ногти насколько они могутъ держаться, и прицѣпляютъ въ видѣ запонокъ блюдечки, чтобъ ужъ ничего нельзя было дѣлать руками.
Степанъ Аркадьевичъ весело улыбался.
— Да это признакъ того, что грубый трудъ ему не нуженъ. У него работаетъ умъ.....
— Можетъ-быть. Но все-таки мнѣ дико, такъ же какъ мнѣ дико теперь то, что мы, деревенскіе жители, стараемся поскорѣе наѣсться, чтобы быть въ состояніи дѣлать свое дѣло, а мы съ тобой стараемся какъ можно дольше не наѣсться, и для этого ѣдимъ устрицы.....
— Ну разумѣется, подхватилъ Степанъ Аркадьевичъ — Но въ этомъ-то и цѣль образованія: изо всего сдѣлать наслажденіе.
— Ну, если это цѣль, то я желалъ бы быть дикимъ.
— Ты и такъ дикъ. Вы всѣ Левины дики.
Левинъ, вздохнулъ. Онъ вспомнилъ о братѣ Николаѣ, и ему стало совѣстно н больно, и онъ нахмурился; но Облонскій заговорилъ о такомъ предметѣ, который тотчасъ-же отвлекъ его.
— Ну что жъ, поѣдешь нынче вечеромъ къ нашимъ, къ Щербацкимъ то-есть? сказалъ онъ, отодвигая пустыя шершавыя раковины, придвигая сыръ и значительно блестя глазами.
— Да, я непремѣнно поѣду, отвѣчалъ Левинъ. — Хотя мнѣ показалось, что княгиня не охотно звала меня.
— Что ты! Вздоръ какой! Это ея манера..... Ну давай же, братецъ, супъ!.... Это ея манера, grande dame, сказалъ Степанъ Аркадьевичъ. — Я тоже пріѣду, но мнѣ на спѣвку къ графинѣ Бониной надо. Ну какъ же ты не дикъ? Чѣмъ же объяснить то, что ты вдругъ исчезъ изъ Москвы? Щер-
