бацкіе меня спрашивали о тебѣ безпрестанно, какъ-будто я долженъ знать. А я знаю только одно: ты дѣлаешь всегда то, него никто не дѣлаетъ.
— Да, сказалъ Левинъ медленно и взволнованно. — Ты правъ, я дикъ. Но только дикость моя не въ томъ, что я уѣхалъ, а въ томъ, что я теперь пріѣхалъ. Теперь я пріѣхалъ.....
— О, какой ты счастливецъ! подхватилъ Степанъ Аркадъевичъ, глядя въ глаза Левину.
— Отчего?
— Узнаю коней ретивыхъ по какимъ-то ихъ таврамъ, юношей влюбленныхъ узнаю по ихъ глазамъ, продекламировалъ Степанъ Аркадьевичъ. У тебя все впереди.
— А у тебя развѣ ужъ назади?
— Нѣтъ, хоть не назади, но у тебя будущее, а у меня настоящее, и настоящее — такъ, въ пересыпочку.
— А что?
— Да не хорошо. Ну, да я о себѣ не хочу говорить, и къ тому же объяснить всего нельзя, сказалъ Степанъ Аркадьевичъ. — Такъ ты зачѣмъ же пріѣхалъ въ Москву?.... Эй, принимай! крикнулъ онъ Татарину.
— Ты догадываешься? отвѣчалъ Левинъ, не спуская со Степана Аркадьевича своихъ во глубинѣ свѣтящихся глазъ.
— Догадываюсь, но не могу начать говорить объ этомъ. Ужъ поэтому ты можешь видѣть, вѣрно или не вѣрно я догадываюсь, сказалъ Степанъ Аркадьевичъ, съ тонкою улыбкой глядя на Левина.
— Ну что̀ же ты скажешь мнѣ? сказалъ Левинъ дрожащимъ голосомъ и чувствуя, что на лицѣ его дрожатъ всѣ мускулы. Какъ ты смотришь на это?
Степанъ Аркадьевичъ медленно выпилъ свой стаканъ шабли, не спуская глазъ съ Левина.
