ниваете жениха, и вся Москва будетъ говорить, и резонно. Если вы дѣлаете вечера, такъ зовите всѣхъ, а не избранныхъ женишковъ. Позовите всѣхъ этихъ тютьковъ (такъ князь называлъ московскихъ молодыхъ людей), позовите тапера, и пускай пляшутъ, а не такъ, какъ нынче, — женишковъ, и сводить. Мнѣ видѣть мерзко, мерзко, и вы добились, вскружили голову дѣвчонкѣ. Левинъ въ тысячу разъ лучше человѣкъ. А это франтикъ петербургскій, ихъ на машинѣ дѣлаютъ, они всѣ на одну стать и всѣ дрянь. Да хоть бы онъ принцъ крови былъ, моя дочь ни въ комъ не нуждается.
— Да что же я сдѣлала?
— А то… — съ гнѣвомъ вскрикнулъ князь.
— Знаю я, что если тебя слушать, — перебила княгиня, — то мы никогда не отдадимъ дочь замужъ. Если такъ, то надо въ деревню уѣхать.
— И лучше уѣхать.
— Да постой. Развѣ я заискиваю? Я нисколько не заискиваю. А молодой человѣкъ, и очень хорошій, влюбился, и она кажется…
— Да, вотъ вамъ кажется! А какъ она въ самомъ дѣлѣ влюбится, а онъ столько же думаетъ жениться, какъ я?.. Охъ! не смотрѣли бы мои глаза!.. „Ахъ, спиритизмъ! ахъ, Ницца! ахъ, на балѣ…“ — И князь, воображая, что онъ представляетъ жену, присѣдалъ на каждомъ словѣ. — А вотъ, какъ сдѣлаемъ несчастіе Катеньки, какъ она въ самомъ дѣлѣ заберетъ въ голову…
— Да почему же ты думаешь?
— Я не думаю, а знаю; на это глаза есть у насъ, а не у бабъ. Я вижу человѣка, который имѣетъ намѣренія серьезныя: это Левинъ; и вижу перепела, какъ этотъ щелкоперъ, которому только повеселиться.
