VI
нымъ языкомъ людей, которые пользуются разными другими языками и исторически образованы. Тутъ есть возможность положительнаго отдѣленія. Но въ давнее время, какъ кажется, невозможно проложить такую механическую границу, хотя существуетъ, такъ сказать, рутинное средство для этого; напримѣръ слово благо есть Славянское слово, а слово добро — Русское. Такими внѣшними качествами можно руководствоваться, чтобы опредѣлить нѣсколько сотень, можетъ быть, нѣсколько тысячь словъ; но говоря: это слово — Славянское, а это — Русское, рискуешь принять за Славянское то, что есть обще-Славянское, а не Церковнославянское, которое сдѣлалось нашею собственностью вмѣстѣ съ христіанствомъ. А если въ формѣ словъ нѣтъ никакихъ признаковъ особенности, то вопросъ дѣлается чрезвычайно затруднительнымъ. Есть нѣкоторыя окончанія словъ, которыя въ народномъ языкѣ менѣе обычны, напримѣръ на ство, на ость, на ще; но и тутъ опять является механическое отдѣленіе. Почему же предполагать, что въ простонародномъ языкѣ, т. е. въ народномъ Русскомъ языкѣ, эти окончанія въ то время не были обычны? Они, какъ Славянскія окончанія и бывшія обычными, могли же быть обычными и въ Русскомъ? Изъ всего этого видно, что нельзя составлять словаря Русскаго языка только народнаго, а нужно, вмѣстѣ съ тѣмъ, составлять и словарь книжнаго языка — слѣдовательно всѣхъ словъ, которыя можно прослѣдить въ памятникахъ. Что же касается самыхъ памятниковъ, то тутъ надо обращать вниманіе на всѣ различные ихъ роды. Безъ сомнѣнія значительное количество ихъ принадлежитъ къ памятникамъ, которые намъ достались отъ южныхъ Славянъ, употреблявшихъ Славянскій языкъ, и къ которымъ сдѣланы дополненія у насъ на Руси. Эти дополненія бываютъ двухъ родовъ: одни суть переводы съ Греческаго, другія — Русскія произведенія, которыя написаны по примѣру Греческихъ. Такъ, даже въ числѣ памятниковъ чисто церковной литературы, мы встрѣчаемъ такія подражанія, которыя суть подражанія и по языку, и по мысли. Къ числу такихъ подражаній принадлежатъ нѣкоторые изъ стихирарей, изъ каноновъ, изъ житій святыхъ. Можно указать на образцы, на оригиналы, съ которыхъ они списаны, или которымъ подражали Русскіе авторы этихъ произведеній; на нихъ еще мало обращали вниманіе знатоки нашей Славянской письменности. Многое въ этихъ произведеніяхъ указываетъ ясно на подражаніе, и даже, можетъ быть, въ самыхъ нашихъ лѣтописяхъ найдутся такія же подражанія; но отдѣлить это отъ Русскихъ памятниковъ невозможно. Нужно брать все, что́ находится между памятниками Русскаго письма. Самыя лѣтописи представляютъ языкъ Русскій, почти чистый, т. е. безъ примѣси такихъ выраженій, которыя можно считать не народными Русскими, а заимствованными изъ языка Церковнославянскаго. Отдѣльныя сказанія, поэтическія сказанія о событіяхъ, къ сожалѣнію, оставшіяся у насъ въ очень небольшомъ количествѣ (только два), далѣе — записки о путешествіяхъ, затѣмъ грамоты, уставы, Правда въ разныхъ измѣненіяхъ, потомъ — разнаго рода написи, записи на вещахъ, на стѣнахъ въ храмахъ, на иконахъ, на крестахъ, на церковныхъ одеждахъ, на гривнахъ, на монетахъ и т. п., — вотъ тѣ памятники, достойные полнаго вниманія и даже иногда, — бо́льшаго вниманія, чѣмъ тѣ, о которыхъ было говорено выше и которые принадлежатъ къ отдѣлу литературы другого времени“ [1]).
Такимъ образомъ взгляды Измаила Ивановича на систематизацію собираемаго имъ словарнаго матеріала въ отношеніи языка памятниковъ къ концу 1860-хъ годовъ опредѣлились- ↑ Труды Археологическаго съѣзда въ Москвѣ, т. I., стр. CXXXIV—CXXXVI.
