Людей и тучъ война и мракъ ночной
Минули вмѣстѣ; лучъ разсвѣта нѣжный
Забрезжилъ надъ вершиною тройной
Царя сѣдого крайнской цѣпи снѣжной[1].
По озеру Бохинскому покой
Разлитъ и ночи нѣтъ слѣда мятежной,
Но подъ водой сомовъ идетъ война
И хищниковъ другихъ, питомцевъ дна.
То озеро, гдѣ ты стоишь угрюмо,
О Чертомиръ, не есть ли образъ твой?
Военнаго уже не слышно шума,
Но у тебя въ груди все длится бой,
Въ душѣ встаетъ знакомая ужъ дума
И — если въ горѣ вѣренъ опытъ мой —
Терзаетъ умъ, зоветъ къ убійству руки;
Всѣхъ мукъ лютѣй отчаянія муки.
Исконный бытъ славянскій потрясенъ,
Во прахѣ вѣра предковъ и уставы;
Людей и туч война и мрак ночной
Минули вместе; луч рассвета нежный
Забрезжил над вершиною тройной
Царя седого крайнской цепи снежной[1].
По озеру Бохинскому покой
Разлит и ночи нет следа мятежной,
Но под водой сомов идёт война
И хищников других, питомцев дна.
То озеро, где ты стоишь угрюмо,
О Чертомир, не есть ли образ твой?
Военного уже не слышно шума,
Но у тебя в груди всё длится бой,
В душе встаёт знакомая уж дума
И — если в горе верен опыт мой —
Терзает ум, зовёт к убийству руки;
Всех мук лютей отчаяния муки.
Исконный быт славянский потрясён,
Во прахе вера предков и уставы;
