не коснулись его души, и христіанское призваніе представлялось ему лишь единственною цѣлью жизни. Утоливъ жажду знанія и возвращаясь въ родной Назіанзъ, онъ мечталъ объ уединеніи для созерцательной, посвященной одному Богу, жизни.
И по воспитанію, и по своимъ душевнымъ свойствамъ Григорій не былъ склоненъ къ активной дѣятельности. Обстановка, въ которой онъ провелъ свои дѣтскіе и юношескіе годы, въ высшей степени благотворно дѣйствовала на развитіе его богатыхъ душевныхъ качествъ. Ничто низкое не касалось его. Его мать говорила ему неустанно: «ты рожденъ у меня по молитвамъ моимъ, о томъ теперь и молюсь, чтобы ты былъ совершенъ» и ея молитва была услышана. Съ юныхъ лѣтъ Григорій горѣлъ своимъ духомъ ко Христу, ибо въ вѣрѣ въ Него и въ любви къ Нему сосредоточились всѣ его помыслы и желанія. «Мое лучшее богатство, — говорилъ онъ, — Христосъ, Который возноситъ умъ мой горѣ». Если его внѣшняя жизнь и была ознаменована разными событіями, особенно въ послѣднюю пору его жизни, то не по его волѣ, а исключительно въ силу необходимости — или во исполненіе воли родителей, которая для него была священна, или въ исполненіе долга предъ церковью, когда ей были нужны его защита и авторитетный голосъ въ пользу ея. Самъ же онъ желалъ, чтобы его жизнь была однообразна, ибо при внѣшнемъ спокойномъ теченіи ея онъ могъ сосредоточиться въ своей внутренней жизни. Въ письмѣ къ Василію Великому онъ опредѣленно выражается такъ — «для меня самое важное дѣло — бездѣйствіе». Въ дѣйствительности это бездѣйствіе было только внѣшнимъ и потому мнимымъ. Онъ жилъ богатой внутренней жизнью, сокрытой отъ глазъ большинства, которая представляла собою вѣрный путь ко Христу, такъ какъ смыслъ ея былъ въ отреченіи отъ всего суетнаго, земного, а задача — въ нравственномъ самовоспитаніи и въ подготовленіи къ будущей вѣчной и идеальной жизни. Поэтому понятны его равнодушіе и даже нежеланіе примѣнить свое блестящее образованіе и выдающіяся дарованія къ жизни. Жители его родного города Назіанза, зная его блестящія ораторскія способности, предлагаютъ ему сдѣлаться учителемъ риторики, и онъ отказывается. Въ немъ таятся великія дарованія учителя церкви, но онъ, боясь связать себя обязательствами, которыя отвлекли бы его отъ созерцательной жизни, отказывается отъ пресвитерства, и отецъ, противъ его воли, посвящаетъ его въ этотъ санъ. Это событіе настолько смутило его душевный покой, что онъ бѣжалъ въ Понтъ, въ монастырь своего друга Василія, чтобы тамъ въ уединеніи найти душевное спокойствіе и
