читъ противорѣчитъ теоріи; г. Тимирязевъ возражаетъ, что въ предположеніи большого числа никакого противорѣчія съ основаніями теоріи, ничего несогласнаго съ природой не существуетъ». «Тутъ смѣшаны, — поясняетъ г. Страховъ,: — слиты въ одно двѣ разнородныя вещи. Именно то, что̀ не согласно съ природой, можетъ ничуть не противорѣчить теоріи, и, наоборотъ, то, что противорѣчитъ теоріи, можетъ быть вполнѣ согласно съ природой. Такъ какъ рѣчь у насъ идетъ о теоріи, то природу нужно бы тщательнѣе отличать отъ нея. Въ томъ все и дѣло, что разсмотрѣніе природы вынудило Дарвина сдѣлать предположеніе, противное началамъ его теоріи». Здѣсь я позволю себѣ высказать мнѣніе, діаметрально противуположное мнѣнію г. Страхова. Можетъ быть, о вѣрности какой-нибудь трансцендентальной, метафизической теоріи, не имѣющей никакихъ точекъ соприкосновенія съ дѣйствительностью, и можно разсуждать безотносительно, но для натуралиста всякая теорія есть только сопоставленіе реальныхъ фактовъ; слѣдовательно, если я допускаю, что теорія вѣрна (что я и дѣлаю неизмѣнно во всей своей статьѣ), то тѣмъ самымъ заявляю, что она согласна съ подлинникомъ, т.-е. природой, и наоборотъ, опроверженіе ея могу видѣть только въ ея несогласіи съ этимъ подлинникомъ. Вѣрность теоріи и согласіе ея съ природой для натуралиста — одно и то же: говоря объ одномъ, говоришь и о другомъ. А что, защищая теорію отъ нападеній, я различаю обвиненіе во внутреннемъ противорѣчіи (т.-е. автора съ самимъ собою) отъ обвиненій во внѣшнемъ противорѣчіи, т.-е. съ природой, то это ясно изъ того, что, доказавъ на одной страницѣ, что Дарвинъ не противорѣчитъ себѣ, я послѣ словъ: «Но, можетъ быть, возразятъ… тѣмъ хуже для него» — перехожу къ доказательству, что, оставаясь послѣдовательнымъ, т.-е. вѣрнымъ себѣ, онъ остается вѣренъ и дѣйствительности, т.-е. природѣ. Слѣдовательно, я впередъ опровергъ то, что голословно утверждаетъ г. Страховъ, а именно, будто «разсмотрѣніе природы вынудило Дарвина сдѣлать предположеніе, противное началамъ его теоріи». Противорѣчія эти сочинилъ Данилевскій, а повторилъ г. Страховъ, — Дарвинъ тутъ не причемъ[1]. Значитъ, не только «ради предмета», но и въ смыслѣ «погони за недосмотрами г. Тимирязева», какъ мы видимъ, не существующими, г. Страховъ сдѣлалъ бы лучше, еслибъ свои нравоученія оставилъ при себѣ.
Въ концѣ этой главы, въ которой обѣщано окончательное, конденсированное разоблаченіе всегдашней ошибки дарвинистовъ, — обѣщаніе пока, какъ видитъ читатель, вторично не исполненное, г. Страховыхъ приводится длинная-предлинная выписка изъ книги Данилевскаго. Въ этой выпискѣ
- ↑ Во избѣжаніе недоразумѣній повторяю: Дарвинъ допускаетъ, что измѣненіе можетъ начинаться не съ одной, а съ нѣсколькихъ или многихъ особей, и это вполнѣ согласно и съ теоріей, и съ природой, но онъ не требуетъ, чтобы измѣненіе всегда охватывало съ 1/5 до 1/2 всѣхъ представителей данной формы, что было бы невозможно и, слѣдовательно, несогласно съ природой. Это послѣднее предположеніе для теоріи не нужно и выдумано Данилевскимъ.
чит противоречит теории; г. Тимирязев возражает, что в предположении большого числа никакого противоречия с основаниями теории, ничего несогласного с природой не существует». «Тут смешаны, — поясняет г. Страхов,: — слиты в одно две разнородные вещи. Именно то, что не согласно с природой, может ничуть не противоречить теории, и, наоборот, то, что противоречит теории, может быть вполне согласно с природой. Так как речь у нас идет о теории, то природу нужно бы тщательнее отличать от неё. В том всё и дело, что рассмотрение природы вынудило Дарвина сделать предположение, противное началам его теории». Здесь я позволю себе высказать мнение, диаметрально противоположное мнению г. Страхова. Может быть, о верности какой-нибудь трансцендентальной, метафизической теории, не имеющей никаких точек соприкосновения с действительностью, и можно рассуждать безотносительно, но для натуралиста всякая теория есть только сопоставление реальных фактов; следовательно, если я допускаю, что теория верна (что я и делаю неизменно во всей своей статье), то тем самым заявляю, что она согласна с подлинником, т. е. природой, и наоборот, опровержение её могу видеть только в её несогласии с этим подлинником. Верность теории и согласие её с природой для натуралиста — одно и то же: говоря об одном, говоришь и о другом. А что, защищая теорию от нападений, я различаю обвинение во внутреннем противоречии (т. е. автора с самим собою) от обвинений во внешнем противоречии, т. е. с природой, то это ясно из того, что, доказав на одной странице, что Дарвин не противоречит себе, я после слов: «Но, может быть, возразят… тем хуже для него» — перехожу к доказательству, что, оставаясь последовательным, т. е. верным себе, он остается верен и действительности, т. е. природе. Следовательно, я вперед опроверг то, что голословно утверждает г. Страхов, а именно, будто «рассмотрение природы вынудило Дарвина сделать предположение, противное началам его теории». Противоречия эти сочинил Данилевский, а повторил г. Страхов, — Дарвин тут не причем[1]. Значит, не только «ради предмета», но и в смысле «погони за недосмотрами г. Тимирязева», как мы видим, не существующими, г. Страхов сделал бы лучше, если б свои нравоучения оставил при себе.
В конце этой главы, в которой обещано окончательное, конденсированное разоблачение всегдашней ошибки дарвинистов, — обещание пока, как видит читатель, вторично не исполненное, г. Страховых приводится длинная-предлинная выписка из книги Данилевского. В этой выписке
- ↑ Во избежание недоразумений повторяю: Дарвин допускает, что изменение может начинаться не с одной, а с нескольких или многих особей, и это вполне согласно и с теорией, и с природой, но он не требует, чтобы изменение всегда охватывало с 1/5 до 1/2 всех представителей данной формы, что было бы невозможно и, следовательно, несогласно с природой. Это последнее предположение для теории не нужно и выдумано Данилевским.
