скаго къ выходу въ отставку. Тютчевъ сказалъ объ этомъ адресѣ: «On ne saurait dire où finit l'adresse et où commence la maladresse», т.-е. не знаешь, гдѣ кончается (или куда мѣтитъ) адресъ и гдѣ начинается неловкость.
— Остроумно сравнивалъ Тютчевъ нашихъ ученыхъ съ дикими, кои жадно бросаются на вещи, выброшенныя къ нимъ кораблекрушеніемъ.
— Нѣкто очень свѣтскій былъ по службѣ своей близокъ къ министру, далеко не свѣтскому. Вслѣдствіе положенія своего, обязанъ онъ былъ являться иногда на обѣды и вечеринки его.—«Что̀ же онъ тамъ дѣлаетъ?»—спрашиваютъ Ѳ. И. Тютчева.—«Ведетъ себя очень прилично,—отвѣчаетъ онъ:—какъ маркизъ-помѣщикъ въ старыхъ французскихъ опереткахъ, когда случается попасть ему на деревенскій праздникъ, онъ ко всѣмъ благопривѣтливъ, каждому скажетъ любезное, ласковое слово, а тамъ при первомъ удобномъ случаѣ сдѣлаетъ пируэтъ и исчезнетъ».
— Тютчевъ утверждалъ, что единственная заповѣдь, которой французы крѣпко держатся, есть третья: «Не пріемли имени Господа Бога твоего всуе». Для большей вѣрности они вовсе не произносять его.
— Въ одномъ большомъ обществѣ Тютчевъ къ слову замѣтилъ, что «самый умный нѣмецъ, когда начнетъ говорить о Россіи, непремѣнно окажется глупцомъ».
— Мѣткое слово Тютчева объ одномъ любознательномъ и методичномъ пріятелѣ: «Подумаешь, что Господь Богъ поручилъ ему составить инвентарь мірозданія».
— У латышей не было своихъ церквей и своихъ пасторовъ, и они сотнями приходили къ русскому священнику въ Ригѣ (Заблоцкому). Онъ ихъ крестилъ, вѣнчалъ и даже обучалъ. Бароны спохватились, что ихъ вліяніе на народъ исчезаетъ, и выслали пасторовъ. Латыши ихъ выгнали и по-своему бунтовали, т.-е. не ходили въ кирку. Суперъ-интендентъ пріѣхалъ въ Питеръ; вся остзейская знать поднялась, послали